Газета День Литературы # 92 (2004 4)
Шрифт:
Вы догадываетесь, почему не видно в отечественной культуре произведений позитивного, заряженного на будущее характера, а все претензии на подобное оказываются в лучшем случае гротеском, как фильм Павла Лунгина "Олигарх"? Вовсе не потому только, что их вероятные прототипы, от Березовского до Путина, в жизни своей проявляют совсем иные качества. Но прежде всего потому, что у них катастрофически отсутствует этот самый "образ будущего", потребность в чем-то ином. Если бы такая потребность была — искомые качества они уж как-нибудь да развили бы в себе... Но пока — и без того вроде бы всё хорошо. Как в бородатом анекдоте: "А жизнь-то
Иван Тертичный ЕЩЕ ЕСТЬ СЧАСТЬЕ...
***
Геннадию ГУСЕВУ
Доплыви, человече, до брега,
до хрустящего чистого снега,
разгребая руками шугу.
Батареи во мгле громыхают.
На мгновенье зарницы взлетают.
Погоди, не хрипи: "Не могу...".
Спотыкаясь, бегу я навстречу
и кричу: "Доплыви, человече!"
Я не дам тебе сгинуть навек.
На мгновенье зарницы взлетают.
Батареи во мгле громыхают.
Еле-еле плывет человек.
Клочковатый туман с луговины
за тобою доплыл до стремнины.
"Не сдавайся! Не смей!.." — я кричу.
Посинелые губы я вижу.
Я бегу. Я себя ненавижу,
хоть уже не бегу, а лечу.
— Посмотрите, добрался до брега!..
И рукою касается снега,
и хрустит, и ломается снег.
Обнимаю, хватаю за плечи,
бормочу: "Отдохни, человече..."
Незнакомый родной человек.
ИСХОД ИЗ САРАЕВО
рассказ серба
Поскользнувшись на вдовьей слезе,
головою поникнем понуро…
Будут сыто вослед нам глазеть
уроженцы железного Рура,
будут янки глазеть… Им-то что
до чужого тягучего горя!..
Что полякам — с глазами святош!..
Что норвежцам — со льдинкой во взоре!..
Оставляя остывший очаг,
И, гробы унося на плечах,
мы с собою отчизну уносим.
Мы идём по туманной стезе,
ну а там, где закат остаётся,
там на горькой — на вдовьей — слезе
русский, чуть побледнев, поскользнётся…
***
Ни тоски, ни печали, ни прочей душевной обузы,
а — легчайшая грусть на исходе осеннего дня.
Хорошо, что сегодня закат так неярок и узок,
хорошо, что лесная стена окружает меня.
И растет пониманье чего-то большого, такого,
что не раз, помаячив недолго, сходило на нет,
и, пожалуй, назвать его можно — и коротко — словом
и добавить простейшее "да" вместо прежнего "нет".
И пора в небеса по-простецки, по-детски вглядеться
и увидеть светила знакомых взыскующих глаз,
и понять, что закончилось долгое-долгое детство,
и настала пора самой искренней веры — сейчас.
***
В просторных снах мне снится не любовь,
а жаркой страстью выжженное поле.
И снишься ты. И ты мне шепчешь вновь:
"Ты хочешь счастья? Или — полной воли?"
Хочу я счастья, воли я хочу,
к пустому приближаясь окоёму.
Зачем ты бьешь ладонью по плечу?
Я шел, спешил сейчас к родному дому?
Я шел к любви, а вышел сгоряча
на жаркое, на выжженное поле.
Постой-постой!.. Не ты ли мне сейчас
сказала: "Счастья?.. Или полной воли?"
***
Уныние — грех, ну а грусть — это дело другое.
Оставив заботы, сидишь на речном берегу.
И веет с реки неземным величавым покоем.
Но что он навеет, конечно, о том ни гу-гу
ни брату, ни свату, ни даже давнишнему другу.
О чем им расскажешь? Что жизнь улетает, как дым?
Что хочется летом увидеть февральскую вьюгу