Газета "Своими Именами" №3 от 14.01.2014
Шрифт:
Я вздохнул и как можно доступнее ответил.
Поднялась аккуратная бабулечка в очёчках, ухватившись сухонькой ручкой за пошатнувшуюся спинку переднего стула:
– Вот я в вашем возрасте помнила, а сейчас как-то отшибло, что ли… Потрудитесь оказать любезность и напомнить, что такое «бутерброд»?
Я напомнил, помогая себе и ей демонстрацией положенных одна на другую ладоней.
– А мне желательно узнать, вот я прослушал произведение… Нельзя же писать так заумно, как бы не для народа… - встал бетховенского вида
Я коротко изложил академику биографию художника, выбрал с библиотечных полок несколько случайных книг в самых ярких обложках и наглядно рассказал о буйстве фальковской палитры.
– Поллитры? – оживился мужик с синюшной мордой, зафиксировавший себя между двух стеллажей. Но на него замахала разноцветным маникюром девица лет двадцати двух. Она не садилась из-за наличия слишком укороченной мини-юбки. Поэтому теперь просто подалась бюстом вперёд, и мне показалось, что уплотнение воздушной массы быстрой волной прокатилось по залу.
– Мужчина, давайте по очереди к поэту, - напористо предложила она синяку и перевела на меня свой волглый взор. – Что такое у вас там «слякоть»? Я сегодня на новой «ауди», хочется съездить, посмотреть…
Я рассказал про слякоть. Дед с бабкой, сидевшие на первом ряду, постучали клюшками по своей изгвазданной обуви и спросили:
– Ты, дорогой писатель, как есть мы посланники бывшего пригородного совхоза «Микояново», растолкуй, чтоб людям в посёлке пересказать – а вот мы там услыхали «асфальт», это что такое?
Я растолковал про асфальт.
– Теппрь мне… - мужик с цветной мордой оторвался от стеллажей и нечаянно ухватился за накрашенную девицу. – Мне тока одно… Там было пррр ноябрь… Счас что, ужжжже ноябрь? Я чо-то малость дезр… дезоор… орнитировался!
Я терпеливо рассказал про поэтические образы и про то, какое сегодня число и месяц. Не ноябрь.
Тот увесисто, словно махнул кувалдой, кивнул головой, отлип от девицы и, защищаясь растопыренными руками, вернулся в межстеллажное пространство:
– Спсибо бльшое! Спсибо бльшое! И тебе, крсавица, спсибо бльшое! Всё нрмально! Всё нрмально!
Из гущи слушателей встала дама бальзаковского возраста и поджала губки точь-в-точь как когда-то давным-давно моя классная руководительница, потом строго стросила:
– Евгений, э-э… Александрович!
– Алексеевич, - поправил я её.
– Да, извините, Евгений Александрович. Но скажите, у вас там в стихотворении есть слово «кладут». Это в каком смысле? Детям можно такие стихи читать?
Я объяснил, что – в хорошем смысле.
– Больше вопросов по первому отрывку не будет? – с облегчением поинтересовался я. – Можно продолжать?
– Я не понял в натуре, блин! – над всеми сидящими и стоящими возвысился качок в необъятной линялой фирменной майке, на груди его возлежала златая
– Спляса-а-а.. – я затравленно оглянулся, забормотал. – Но как… Я же не это, не таво… никогда…
– Ваще не врубился. Ты, писатель, выступать пришёл или не выступать? Давай, блин, выступай! Понял – нет?!
Я вздохнул, кинул свою книгу на столик, отодвинул его бедром к стене и, заголосив «Ох вы, сени, мои сени!..», кинулся в бурную, неумелую пляску.
Потому что для своего народа чего не сделаешь!
Стая ворон и галок взвилась с дальней горы мусора, загалдела, замельтешила. Вскоре стала понятна причина: обитатели свалки узрели косматого и бородатого бича Санечку, который нёс рулон бумаги и по ходу размахивал им, пугая надоевших птиц. Фамилии Санечки никто не знал, все звали его бомжуром, потому что бывшая профессия его, наверное, имела отношение к журналистике.
– Вот, бубены, новый номер! – гордо сказал бомжур, развернув рулон. Все приблизились и вытянули шеи.
– «Бомзета №14», - прочитала вслух Лидка-алюминьщица.
– «Орган коллектива Узуевской свалки». Гляди-тки, орган!
Санечка нашпилил свой ватманский лист на торчащие из гнилой ограды гвозди, и все стали читать.
«Рейтинг. Обнародован список ста самых богатых людей нашей свалки. На первом месте с одной тысячей девятистами рублями обитатель ржавого фургона при центральном входе Лошак».
– Бутылки собирает, гад! – позавидовал красномордый вечно пьяный Гогечка. – Однажды прям у меня из-под рук выхватил. Богатеет на нашей кровушке!
«На втором месте баба Лиза, её состояние оценивается в семьсот девяносто рублей».
– Проныра! – определила местная путана Ривьера.
– На наследстве Егохином, царствие небесное, живёт – помнится, как окрутила его на куче картонных коробок, как отхватила заначку в цельную тысячу – так и до сих пор тянет, миллионщица, не тратит!
«Третье место занимает Лидка-алюминьщица с состоянием в триста два рубля».
– Во гад! – сказала Лидка. – И про меня написал. Что ж ты, нетопырь, делаешь в такое тревожное время?! Кто тебе разглашать позволил, а ну с соседней свалки придут, обчистят до нитки?! У меня ведь не ворованное, как у некоторых – своим трудом, баночка к баночке, макулатурка к макулатурочке собирала! Тварь ты эдакая!
Лидка-алюминьщица подхватила валявшуюся на мусорном склоне половинку гнилой тыквы и шарахнула бомжура по спине. Ошмётки разлетелись.
– Протестую! – зафальцетил Санечка-бомжур. – У нас в России свобода слова! Вон пойдите на край оврага – там самосвал газеты скинул, почитайте, что органы правительства пишут: сво-бо-да!