Газета "Своими Именами" №31 от 30.07.2013
Шрифт:
“Первая мировая война принесла с собой очень много страданий и потребовала от ее участников огромных жертв”, - сказала министр культуры Мария Миллер. “Эти четыре года навсегда изменили британское общество, и крайне важно, чтобы никто из нас никогда не забывал, какую цену пришлось заплатить за победу”, - отметила она.
Владимир Калинин
От редакции. А будут говорить – за что воевали?
ПО СТРАНИЦАМ "ДУЭЛИ"
КУДА ДЕЛИСЬ ВЛАСОВЦЫ ПОСЛЕ ВОЙНЫ?
Ещё лет пять назад этой дорогой, что ведет на городскую свалку, не пользовался никто, кроме жэковских «мусорок». Сегодня это оживлённейшая
– Нашёл... вот... на свалке! Тут о власовцах пишут. Надо же, что делали вы, коммуняки, с людьми!
– произнес он недобро и с видом победителя в споре пошагал от меня, старого коммуняки, прочь.
Я посмотрел ему вслед, и мне было очень горько от слов этого человека. Тридцать лет боролся в рядах красных диссидентов с партхозноменклатурной властью, и вот еще десять лет стою в одном строю с борцами против капитализаторов России. А цель моей борьбы была и есть - защита таких вот, как он, и себя как рабочего от унижения эксплуатацией. Он не хочет понять, что нет моей вины в том, что бюрократии - партхозноменклатуре и западникам, злейшим врагам России и главарям теневой экономики - удалось превратить его, рабочего, в бомжа, то есть в мусор, что во всём этом виноват он сам. Помню, как мой знакомый с воплем «коммунистов под суд!» бегал и подстрекал других голосовать за Ельцина и его Конституцию.
Лист, который остался у меня в руке, был отрывком центральной газеты, и в нём - кусочек статьи о власовцах. Корреспондент, перу которого принадлежала статья, верещал: «Куда делись власовцы после войны?» И себе же с категоричностью дурака отвечал: «Все они погибли в сталинских лагерях!».
Я, видавший своими глазами многое из того, на что сегодня плюют слюнявые, с высоты своих лет и жизненного опыта говорю с полным правом: «Столь тяжкое обвинение в адрес другого и так безапелляционно может бросить лишь несмышлёныш в коротких штанишках, не видавший жизни. А разрешать в газете такое публиковать может лишь прожжённый негодяй-редактор, выполняющий социальный заказ. СМИ, захваченные демократами, кишат такими вот корреспондентами и редакторами, которые не информируют, а навязывают своё мнение массам, пригвождают к позорному столбу историю страны, потому что, видите ли, не они её делали. Иного от них и ждать нечего, потому что сама эта структура, взявшаяся служить буржуазии, ни что иное, как зловонная сливная яма в жаркую летнюю пору, когда в ней масса буквально колышется от червей.
А теперь тем, кто родился поздно и о многом знает лишь понаслышке, кто уподобился моему знакомому бомжу, которому демократы повернули голову на 180 градусов в сторону тридцатых годов, чтобы он не мог видеть, что делается сегодня, с ишачьим упрямством не желающему знать правду, корреспонденту и редактору этой грязной газеты, хочу сказать вот что.
В августе 1948 года моя мама завербовалась на угольные шахты Кузбасса, и мы с ней оказались в городе Прокопьевске. Ехало туда нас много, в двух вагонах. В одном вагоне - семейные с детьми и скарбом, в другом - только что демобилизованные фронтовики. От Казани до Прокопьевска мы ехали двадцать суток, и, казалось бы, не до веселья, а вот в их вагоне всю дорогу было весело - это они отряхивались от тяжелого прошлого. Но никто и предположить не мог, что тени прошлого, тени их смертельных врагов, власовцев, снова забежали им наперерез. И им, бывшим врагам, убивавшим друг друга, суждено было встретиться вновь. И не только встретиться, но и жить вместе, работать вместе, делить горе и радость, выручать друг друга из беды, подвергать себя опасности, спасая, быть может, того, кто когда-то в тебя стрелял и лишь по случайности не попал. И даже... породниться.
Привезли нас на шахту им. Кагановича и поселили на окраине города, на пятачке из десяти бараков и двух овощехранилищ. Место это называли «зоной». Что такое «зона», всяк, думаю, знает. Но здесь и в помине не было никаких атрибутов мест заключения - заборов с колючей проволокой, вышек с часовыми. Стояли лишь десяток бараков и два овощехранилища. Кругом были четырехквартирные (их теперь называют «коттеджами») домики шахтеров с большими огородами.
Отчего же это место назвали «зоной»? Дело было так. После окончания войны всех власовцев, как известно, вернули в Союз. Их было много тысяч - здоровых, полных сил мужчин. Их, только что с оружием в руках воевавших против своей Родины, вместе с чужеземными завоевателями разрушавших, сжигавших свои города и сёла, убивавших своих сограждан более изощренно, чем немцы, тоже привезли в Кузбасс для работ на угольных копях, но на год раньше нас.
На шахтах, где начали работать мои земляки-волжане, власовцев было, я думаю, более тысячи. До нашего приезда все они жили в бараках, компактно. Строились эти бараки специально к их приезду, и строительный объект условно назвали «зоной». Ведь никто не знал тогда, как будут содержаться предатели. Все предполагали, что зона будет со строгой охраной: сюда везли изменников Родины. Зоны как таковой не получилось, а вот название прилипло к этому месту навсегда.
Жили власовцы по тем временам с излишествами, по два-три человека в комнате 12-15 м2. После нашего приезда их уплотнили - один барак отдали нам. Жизнь предателей абсолютно ничем не отличалась от нашей жизни. Работали они, как и все, в зависимости от состояния своего здоровья, кто под землёй, кто на поверхности. Продуктовые карточки у нас были одинаковые, зарплата - по труду, нормы выработки и расценки были едиными для всех работающих. Власовцы свободно передвигались по городу, при желании могли съездить в соседний город, сходить в тайгу или за город отдохнуть. Единственное, что их отличало от других (и то лишь сначала), - они были обязаны в неделю раз, потом - в месяц раз отмечаться в комендатуре. Через некоторое время и это отменили.
Власовцы могли обзаводиться семьями. Холостякам разрешалось вступать в брак, (значит, они были полноправными, свободными жителями страны), а женившимся до войны - вызывать к себе семьи. Помню, как в наших бараках стало тесно и во дворах зазвенели детские голоса с говором ставропольских, краснодарских, донских жителей. Да и не только их.
Трудно жилось всем. Но все дети учились. Власти открыли в околотке ещё одну школу дополнительно. Я тоже учился в этой школе и свидетельствую, что дискриминация по отношению к кому бы то ни было начисто отсутствовала. Не было такого, чтобы кто-то из детей дразнил другого происхождением, материальным достатком или же прошлым родителей. Я никогда не слышал, чтобы взрослые кричали друг на друга: «Власовец! Бандеровец! Кулак! Немец!» (Немцев привезли в Прокопьевск ещё во время войны, бандеровцев - в 1947 году, а кулаков аж в 30-х годах).
За пять лет совместной жизни с власовцами (мама вышла замуж за одного из них) я не знал случая дискриминации по отношению к ним со стороны властей и героев войны. На одной шахте, на одном участке, в одном забое работали рука об руку, плечом к плечу и друзья, и непримиримые когда-то враги.
Гибли ли власовцы? Да, гибли. Гора есть гора. Она не разбирает - кто герой, а кто мерзавец. Гибли и те, и другие. Если уж говорить начистоту, тот героев гибло больше. Ведь они лезли в самую пасть смерти, стремясь выполнить и перевыполнить план, перекрыть нормы выработки, тогда как власовцы осторожничали, не рисковали, от опасных работ отлынивали. Хотя на Доске Почета иногда красовались и портреты власовцев.
Было ли насилие? Было. Детей заставляли учиться, взрослых - работать, требуя при этом добросовестной работы. Наказывали за проявление иждивенчества (почему одни должны жить за счет других?) и поощряли отличный труд (поощрение - тоже насилие, так как заставляет человека подтягиваться до уровня лучших). Такое насилие для нынешних трудящихся - голубая мечта.
...В бараках стало тесно. Наплыв семей власовцев усугубил проблему жилья. Стране было не до того, до начала массового строительства было ещё далеко. Как же решалась проблема? Самым смешным образом. Наши бараки стояли на окраине города, дальше было голое поле. Это поле за два года полностью застро-илось домиками. Образовалось несколько улиц, и «зона» превратилась в большой рабочий посёлок. Строительные материалы нигде не продавались, а домики всё росли и росли.