Газета "Своими Именами" №31 от 30.07.2013

Газета Своими Именами (запрещенная Дуэль)

Еще подчеркну – не танки являются силой! Сами по себе танки очень уязвимы и не более чем «братская могила на четверых». Только собранные в подвижный кулак все рода войск являются силой. И именно такой была 1-я Конная армия, именно такой была немецкая танковая дивизия и польская кавалерийская бригада.

Ю.И. МУХИН

(Окончание следует)

РАССКАЗ ДИПЛОМАТА

Густав Хильгер родился в 1886 году в Москве в семье немецкого фабриканта и с детства свободно владел русским языком. В 1910 году он окончил инженерное отделение Дармштадского университета.

Став

карьерным дипломатом, он с 1918-го и до июня 1941 года был сначала сотрудником, а затем советником посольства Германии в СССР. Как и его шеф, посол граф Вернер фон дер Шуленбург, он не был активным и убежденным нацистом и являлся сторонником мирных добрососедских отношений Германии с Советским Союзом. Во время войны служил в министерстве иностранных дел; в 1948–1951 годах жил в США, а в 1953–1956 годах был советником аденауэровского правительства ФРГ по «восточным вопросам».

В соавторстве с историком Альфредом Мейером он написал книгу воспоминаний о своей работе в германском посольстве в Москве. Сегодня нельзя проверить, насколько объективны его записки: большинства сотрудников посольства уже нет в живых. Хильгер много пишет о встречах со Сталиным, Молотовым и другими высокопоставленными советскими работниками, в которых участвовал только он и германские послы, в частности, граф Шуленбург. Из всего списка этих лиц только Густав Хильгер оставил воспоминания о тех встречах.

В отрывке из книги «Россия и Германия. Союзники или враги?», приведенном ниже, Хильгер описывает, как проходили его и сотрудников германского посольства последние дни перед войной. Эти записи идут вразрез с ревизионистской исторической теорией, популярной в последние годы, – о том, что Сталин якобы готовился первым нанести удар по Германии. Хильгер показывает, что СССР, наоборот, до последнего хотел избежать войны и делал для этого всё возможное.

«Посол вернулся в Москву 30 апреля, и я встретил его в аэропорту, он отвел меня в сторону и прошептал: “Жребий брошен. Война с Россией - решённое дело”.

7 мая 1941 года Сталин принял от Молотова функции председателя Совета народных комиссаров СССР и таким образом официально стал главой правительства Союза. Для меня это было дополнительным доказательством тому, что он был намерен удержать Советский Союз в стороне от конфликта с Германией. Сталин наверняка надеялся, что его акция произведет на Гитлера благоприятное впечатление. Но это была слабая надежда. На Гитлера не произвели впечатления и доклады нашего посольства, которые указывали на безупречный тон советской печати и пунктуальное выполнение экономических соглашений со стороны СССР; мы видели в этом дополнительные доказательства, что советское правительство стремится избежать конфликта с Германией.

Для германского посольства в Москве последние недели перед германским вторжением в Советский Союз были полны трагизма. После неудавшихся попыток повлиять на Гитлера через апрельский меморандум в распоряжении посольства не осталось больше средств, которыми можно было бы изменить ход событий. Кроме того, посол целыми неделями не имел возможности поговорить с Молотовым, особенно после того, как Молотов, в свою очередь, сам укрылся за завесой молчания.

Я пришёл к выводу, что мир можно спасти, если советское руководство заставить проявить дипломатическую инициативу и вовлечь Гитлера в переговоры, которые лишили бы его тогда всяких предлогов для военных действий против Советского Союза. Так случилось, что советский посол в Берлине Деканозов как раз в то время находился в Москве, и я решил, что нам нужно связаться с ним и открыть ему глаза на идущую вокруг игру. Чтобы придать этой акции некоторый дополнительный вес, нужно было участие в ней и графа Шуленбурга. Но его было исключительно трудно уговорить на это. Он заявил, и совершенно справедливо, что если станет известно, что мы намереваемся предупредить русских, германское

правительство будет судить его и меня за измену. В конце концов я помог ему преодолеть его опасения и получил разрешение на устройство этой встречи. Деканозов, приглашённый на конфиденциальную встречу в резиденции посла, согласился с нами там пообедать. Кроме нас там был лишь руководитель германского отдела НКИДа и постоянный переводчик Молотова Павлов.

Мы с графом Шуленбургом говорили и говорили, пытаясь показать русским, насколько серьезной стала ситуация. Вновь и вновь мы убеждали, что его правительство должно всеми способами войти в контакте с Берлином до того, как Гитлер решит нанести удар. Наши попытки потерпели полный провал. С самого начала мы заявили Деканозову, что действуем на свою ответственность и без ведома своего начальства. И тем не менее он продолжал выспрашивать у нас с сумасшедшим упорством, говорим ли мы по поручению германского правительства; в ином случае, заявил Деканозов, он не сможет передать наши заявления своему руководству. “Вы должны обратиться к министру иностранных дел”, - повторял он. Деканозов, видимо, считал, что мы действуем от имени Гитлера и что мы пытаемся заставить Кремль сделать такой шаг, который бы нанес ущерб его престижу.

В последние недели, предшествовавшие германскому нападению на Советский Союз, мы жили под огромным давлением мрачных предчувствий. Так как посольство уже было не в состоянии выполнять какую-либо полезную работу, а Берлин совершенно явно больше не интересовался нашей отчётностью, я погрузился в чтение и в продолжительные дискуссии с послом и с коллегами.

До самого начала военных действий германское посольство в Москве не имело чёткого представления, действительно ли и окончательно ли Гитлер решил напасть на Советский Союз и какую дату он назначил для начала операций. Мы ее узнали 14 июня от доверенного человека, прибывшего из Берлина – нападение произойдет 22 июня. Почти в то же время министерство иностранных дел приказало посольству принять меры для обеспечения безопасности секретных архивов; посольству было сказано, что Берлин не имеет возражений против не привлекающего внимания отъезда женщин и детей. Поэтому все иждивенцы посольского персонала воспользовались этой возможностью покинуть Москву, так что моя жена была единственным внештатным членом посольства, когда разразилась война. До последнего момента советская сторона придерживалась своей политики умиротворения Германии. Например, советские должностные лица оказывали полное сотрудничество при прохождении всех выездных формальностей для многочисленных германских граждан, покидавших страну, а пограничники были еще более вежливы к ним, чем до этого.

Встречи между графом Шуленбургом и Молотовым, которые были столь частыми в предыдущие двенадцать месяцев, уже не проводились. Текущие вопросы решались помощником Молотова Вышинским. Но в субботу 21 июня в 9.30 вечера Молотов неожиданно пригласил к себе в Кремль германского посла. Это была моя предпоследняя из многочисленных поездок в Кремль.

Молотов начал беседу, заявив, что германские самолеты уже какое-то время и в возрастающем количестве нарушают советскую границу. Его правительство поручило ему заявить германскому правительству о том, что ситуация стала невыносимой. Различные свидетельства, произнес он, производят впечатление, что “советское правительство вызывает у германского правительства недовольство”. Советское правительство, продолжал он, не знает, чем вызвано это недовольство. Не югославским ли вопросом?

Граф Шуленбург лишь ответил, что не располагает какой-либо информацией, способной пролить свет на эту проблему. Молотов сказал, что он получил сведения, что не только германские предприниматели выехали из Советского Союза, но и члены семей работников посольства. Шуленбург попытался оправдать отъезды, заявив, что это всего лишь обычные поездки в отпуска в Германию, вызванные естественными трудностями московского климата. Тут Молотов прекратил свои попытки, смиренно пожав плечами.