Газета "Своими Именами" №36 от 06.09.2011
Шрифт:
17 марта 1991 г. согласно постановлению Съезда Народных депутатов СССР от 24.12.1990 г. состоялся народный референдум, на котором подавляющее большинство (76,4%) проголосовало за сохранение Союза Советских Социалистических Республик. «В соответствии со статьей 29 закона о референдуме,– подчёркивает В.И. Илюхин, - его решение имело обязательную силу на всей территории страны и могло быть отменено или изменено только путём другого референдума» (В. Илюхин. «Обвиняется Ельцин». М., 1999, с.10). Сам факт необходимости референдума по такому животрепещущему вопросу уже свидетельствовал о критическом положении в стране. Действительно, предшествующий год был парадом суверенитетов республик, что и породило необходимость в обновлении Конституции СССР. Состоявшийся референдум определил легитимные границы и основное направление такой
Как же выполнялась эта воля народа его «слугами»? Никак. Более того, активизировался процесс подготовки такого проекта союзного договора, который с каждым обсуждением на даче в Ново-Огарёво все больше и больше ограничивал полномочия центра, сплачивавшего республики в единое государство. По признанию Ельцина, проект предполагал не союзное государство, а союз государств. Постепенно в названии проекта договора исчезло и слово «социалистический», что фактически предполагало смену социального строя. Тем самым участники подготовки проекта последовательно, шаг за шагом отходили от решения референдума. «Работу по подготовке договора, коллизии вокруг него М.С. Горбачев старался держать в тайне. Этот документ он не доверял и мне, - пишет руководитель аппарата президента СССР В.И. Болдин. – Только Ревенко, Шахназаров и еще два-три человека «колдовали» над его статьями. Подобная таинственность порождала различные слухи, будоражила умы членов правительства, депутатов, общественные организации. Но Горбачеву было что держать в секрете. Содержание договора, все больше расходящегося с волей народа, выраженной на референдуме, превосходило самые мрачные предсказания» (В.И. Болдин. «Крушение пъедестала». М., 1995, с.404). Так втайне от широкой общественности, от народа готовился документ, фактически разваливающий СССР.
Самые мрачные предсказания стали сбываться после того, как М.С. Горбачев 29 июля 1991 года при встрече с Б.Н. Ельциным и Н.А. Назарбаевым на новоогарёвской даче назначили конкретную дату подписания договора – 20 августа 1991 г. (См. Джек Ф. Метлок. «Смерть империи. Взгляд американского посла на распад Советского Союза». М., 2003, с.490). Это означало, что втайне от народа подготовленный проект должен был стать подписанным Договором 20 августа и предстать перед народом как уже свершившийся факт. Договор, изменяющий государственное устройство вопреки воле народа, Конституцию СССР, законодательство, процедурные нормы, и стал бы той чертой, переступив которую свершилось прямое предательство страны, что и произошло. Но позднее.
Между тем, пока «новоогаревцы» пытались поделить власть, ситуация в стране ухудшалась. Экономический, социальный, управленческий кризис становился системным, бесконтрольным. Применение кардинальных мер по выходу из кризиса превращалось в насущную необходимость. Тем более что такие средства уже использовались. «Нелишне, наверное, напомнить, — отмечает В.С. Павлов, — что решением президента СССР в июне 1991 года чрезвычайные меры уже были введены в большинстве отраслей тяжелой промышленности» (Валентин Павлов «Август изнутри. Горбачевпутч». М., 1993, с.68).
Идея чрезвычайщины буквально носилась в воздухе. Именно об этом говорил и сам М.С. Горбачев на расширенном заседании Кабинета Министров СССР 3 августа 1991 г. накануне своего отъезда в Форос.
Требовались уже не отдельные меры, а последовательная деловая программа. Но претворению её в жизнь мешало предстоящее подписание договора, ибо оно в корне меняло политическую ситуацию, усиливая и так уже большую неразбериху в обществе.
Перед Горбачевым явно обозначилась жгучая дилемма, возникшая не без его участия: либо чрезвычайные меры по выходу из кризиса, либо подписание договора. В первом случае пришлось бы признать, что перестройка зашла в тупик и превратилась, по выражению А. Зиновьева, в катастройку. Тогда ответственность за кризисное положение страны целиком падала на М.С. Горбачева и его ближайших сподвижников – «архитекторов перестройки» А.Н. Яковлева, Э.А. Шеварднадзе и других. А во втором случае страну пришлось бы разрушить, ибо проект договора предполагал скорее конфедеративное, чем федеративное государственное устройство. Новое образование, по меткому определению С. Кургиняна, представляло «распадающийся конгломерат». Ответственность за подобное разрушение также отчасти падала на Горбачева с «архитекторами», но только отчасти, а в основном – на подписантов договора, на сепаратистски настроенную элиту союзных республик, на «демократов». Однако демократы на то и «демократы», чтобы не руководствоваться волей народа, а манипулировать ею. Президент СССР предпочёл второй путь, о чём свидетельствует его согласие подписать договор в уже установленный срок.
15 августа в газете «Московские новости» в порядке «утечки информации» начинает печататься проект Договора «О Союзе Суверенных государств». Горбачёв взбешен (см.: Валентин Павлов. Указ. соч., с.99). 16 августа в средствах массовой информации проект публикуется полностью. Тайное становится явным. Сам факт публикации делал невозможным подписание 20 августа: требовались дополнительные процедуры обсуждения проекта уже с широкой общественностью, проведение референдумов и т.п., иначе договор терял свою легитимность. Иными словами, вновь требовалось обратиться к народу, воля которого была уже известна. Заговор Горбачёва, Ельцина и «демократической» верхушки был поставлен под угрозу срыва.
Казалось бы, теперь президенту надо было активно включаться в работу и налаживать жизнь в стране. Тем более, что критическое положение сложилось в сельском хозяйстве, резко увеличились долги государства, что сразу же отразилось на уменьшении его золотого запаса, произошла разбалансировка всей производственной системы, породив экономический хаос в стране, снизилась производительность труда. Пора было, засучив рукава, браться за реальное дело, отложив разборки в борьбе за власть в сторону. Требовалось активное включение президента СССР в дела страны.
Но Горбачев работать не привык. По ряду характеристик близко знавших его людей, это был политик, любивший краснобайствовать, красоваться перед публикой, фонтанировать идеями, тут же забывая про них и выдвигая новые. Для него от «ускорения» до «перестройки» было только шаг шагнуть, да и то по словесной дороге. «Величайший парадокс – правильные и нужные идеи, необходимые преобразования, благородные цели он каждый раз превращал в фарс и очередное бедствие для страны, для её народов», - отметил В.С. Павлов (Указ. соч., с.7). В 91-м году от Горбачёва особых дел уже не ждали.
И все же после появления проекта нового договора в печати у руководителей в основном исполнительной ветви власти возникла пусть и небольшая, но все-таки надежда, что Горбачев наконец-то обратит внимание на реальное положение дел в стране. С предложениями принятия неотложных мер 18 августа в Форос прибыла делегация высокопоставленных сотрудников государственного аппарата. Они говорили о том, что страна находится на краю бездны, что промедление смерти подобно, что отделываться успокоительным словоблудием больше нельзя. Они не требовали чего-то того, что выходит за рамки закона. Они требовали от гаранта Конституции СССР исполнения его служебных обязанностей. Но рожденный ползать летать не может. Форосский уж, даже вознесённый судьбой высоко в горы, на вершины власти, и там искал щель, куда бы спрятаться. Нашёл, заполз, забился в щель, пожелав отъезжавшим: «Черт с вами, делайте, что хотите, но моё мнение доложите» (Н. Гарифуллина. Тот, кто не предал. О. Шенин «Страницы жизни и борьбы». М., 1995, с.110). И мнение Горбачева было так же уклончиво-отсылочным: быстрее провести сессию Верховного Совета СССР (там же). Кто бы возражал! И сессия Верховного Совета СССР была созвана 26 августа, поскольку раньше в силу процессуальных норм она начаться не могла. Первое же заседание Президиума Верховного Совета состоялось уже 21 августа (см. А.И. Лукьянов. Указ. соч., с.24-26). А вот состоялась бы сессия высшего органа власти СССР, если бы договор о разрушении государства был подписан 20 августа, ещё большой вопрос. И если бы состоялась, то походила бы на похоронный процесс, что мы и увидели в конце 91 года.
Последние надежды остановить сползание в бездну рухнули. Делегация возвращалась из Фороса озабоченной. Водитель машины, доставлявший делегацию из аэропорта в Форос и обратно, позднее на допросе отметил, что настроение пассажиров резко изменилось: «К Горбачеву ехали, о погоде рассуждали, обратно едут злые, раздражённые, перебрасываются короткими фразами» (В. Степанков, Е. Лисов «Кремлёвский заговор. Версия следствия». М., 1992, с.18). Слабый признак надежды остановить крушение страны исчез. Перед руководителями страны во весь рост поднялась проблема: либо брать всю полноту ответственности на себя, как это им диктовал их служебный долг, и если не предотвратить крах державы, то хотя бы приостановить сползание к нему, либо отсидеться по своим щелям, как это сделал М.С. Горбачев. В отличие от «лидера» государства, они выбрали первый путь. По свидетельству В.С. Павлова, само название «ГКЧП» было привезено из Фороса (Указ. соч., с.119).