Газета Завтра 298 (33 1999)
Шрифт:
2. ЭМИГРАУНД
В собственно советской культуре послесталинского периода подозрения, что красная нить разорвана, носили совершенно иной характер, чем на Западе или в СССР 20-х годов. Другими были причины их возникновения, другим был и социальный опыт подозревающих. Одно дело — яростные антиутопии Платонова и Оруэлла, или полные скепсиса демоны Булгакова. Совсем иное — рефлексии "шестидесятников" и иже с ними.
Дело ведь не в том, что эти, вполне сложившиеся, люди органически не принимали или не признавали Советскую власть и идеи коммунизма. Напротив, изначально они находились под воздействием этой власти и этих идей, были активными их сторонниками. Но вот беда: подобная активность оказывалась почти неприменима в реальной жизни,— если выходила за допустимые социальной средой рамки, со временем всё более определенные и формально строгие.
Эта ненужность, казалось бы, родным и "своим" государству и обществу, эта объективная ситуация личного бессилия — породили в советской культуре феномен эмиграунда (сращение терминов "эмиграция" и "андеграунд" — двух видимо различных, но сущностно единых форм социального и культурного отчуждения). С середины 60-х годов эмиграунд начал пронизывать советский строй снизу доверху, и к середине 80-х достиг критической массы.
Можно с уверенностью сказать, что все нынешние "демократы" прошли через эмиграунд, через переживание собственной отверженности: действительной или мнимой. Иногда это — очевидно, как в случае Ельцина, которого с умыслом провели по самым верхам "пути изгоя". Иногда — анекдотично, как в случае 15-летней комсомолки Леры Новодворской, которой районный военкомат отказал в праве с оружием в руках защищать вьетнамцев от агрессии США. Иногда — скрыто и таинственно, как в случае Гайдара или Собчака, не говоря уже о десятках и сотнях тысяч "простых" демократов.
Вирус эмиграунда можно было подхватить где угодно, поскольку "самодеятельность" не поощрялась в любой сфере жизни, а особенно — в сфере идеологии (куда входили также литература и искусство). Именно отсюда проистекло парадоксальное западничество так называемой советской интеллигенции, к началу 80-х почти поголовно ушедшей в эмиграунд.
Мечтавшие в 60-е "жить при коммунизме", в 80-е они мечтали "жить как на Западе". Они открыли ворота — и Запад пришел. Но "жить как на Западе" им не приходится — "как на Западе", приходится выживать. Насажденные идеологией коммунизма иллюзии отечественного эмиграунда о том, что на земле возможен всеобщий рай, и достичь его следует путем прогресса,— исчерпаны. Сам феномен эмиграунда, став господствующим, исчез. В свой андеграунд, в свою эмиграцию каждый из нас ушел, унося кусочек Отечества,— и Отечества не стало. А потому не стало ни эмиграции, ни андеграунда — из них некуда возвращаться.
3. УКРАДЕННАЯ КУЛЬТУРА
Самый тяжелый удар эта ситуация нанесла по тем, кто не считал русский язык пригодным только для переводов с международного английского и не спешил приобщиться к “общечеловеческим ценностям” западного образца,— по тем, кто не мог или не хотел менять свою Россию на сомнительные блага, обещанные “золотым миллиардом”.
Если, будучи не признаны советскими властями в качестве авторов и деятелей культуры, они все же пользовались немалыми правами граждан СССР, то в “демократической Российской Федерации”, где господствует “право доллара”, у них из-под ног буквально выбили почву. “Рыночный фашизм” с его культом валютного конформизма и презрением к слабым оказал- ся на поверку гораздо хуже “советского тоталитаризма”.
Нет смысла говорить о падении тиражей “серьезной” литературы, затруднении доступа к образованию и библиотечным фондам, о недопустимом снижении уровня преподавания большинства гуманитарных дисциплин,— все это вторично и производно по отношению к общему вектору ценностной ориентации. Русский язык — второсортен, русская культура — гибридна, русская история — кровавая цепь ошибок и преступлений. Именно эта парадигма внедряется всеми способами передачи информации, оказавшимися в полной зависимости от черно-зеленого змия американской валюты.
Для людей, впитавших в себя осколки разрушенной русской традиции, демократическая цензура доллара оказалась еще более губительной, чем коммунистическая цензура партии. Огромное число художественных произведений, принадлежавших эмиграунду советского времени, так и не стало фактом культурной жизни “посткоммунистической” России. По сути, огромные потаенные пласты отечественного искусства так и не вышли на поверхность, забитые осадочными породами “переводов с иностранного”. Не буду приводить фамилий, поскольку не переоцениваю свох познаний в этой области геологии (или археологии) русской культуры — даже в ее художественной части. К тому же, кому что скажут эти бирочки без экспонатов, эти названия без объектов, да еще — вне контекста их бытия и развития?
А сколько произведений уже утрачено — бесследно или беспамятно? И сколько — вместе с их авторами? Высокооплачиваемая в валюте клоунада "демписателей”, "демхудожников", "деммузыкантов" и т.д. идет на фоне невидимого крематория, в котором сжигаются украденные у народа произведения культуры. С выбитой из-под ног почвой, с утраченной Родиной (с большой буквы), мы зато получили во владение единственно возможное сегодня и в вечности Отечество — Отечество Слова.
4. ОТЕЧЕСТВО СЛОВА
С чего начинается Родина? Этот вопрос из песни к популярному в 60-е годы кинофильму тоже (скрыто, поскольку раньше такой вопрос даже возникнуть не мог) знаменовал собой появление сердечной пустоты там, где должна пребывать любовь к Родине, Отечеству, Отчизне. Тогда же появилось и было воспето понятие "малой родины", противопоставленное не только и не столько "космополитическому интернационализму", но прежде всего — Родине "большой". Откуда и произросли феномены современной нашей "демократии", а равно "сепаратизма" и "регионализма", политически разодравших и продолжающих раздирать Отечество (в "национальных" республиках эти явления удачно совместились). Именно от умаления нашей любви к Родине произошло и длится умаление самой Родины.
То, что происходит с Россией в ХХ веке, просто не укладывается у людей Запада в голове. По их мнению, все это — показатель неполноценности, инстинктивной тяги к смерти и саморазрушению, а мы, русские, кажемся им кем-то вроде леммингов, бросающихся в море, или китов, бросающихся на берег. Иными словами — животными, "непредсказуемой биомассой", чье поведение в принципе не поддается рациональному объяснению. Но непрерывная русская трагедия войн и миграций, распада форм государственной и норм общественной жизни не может быть только торжествующим проявлением сил хаоса и зла. 200-летие со дня рождения Пушкина еще раз напомнило всем нам: и верующим, и неверующим,— о великой тайне русского Пути.