Газета Завтра 441 (19 2002)

Завтра Газета Газета

“ПЕРЕСИЛИМ И ЭТО ВРЕМЯ...”

Савва Ямщиков

6 мая 2002 0

19(442)

Date: 06-05-2002

Author: Савва Ямщиков:

“ПЕРЕСИЛИМ И ЭТО ВРЕМЯ...” (С известным искусствоведом и реставратором икон беседует Владимир Бондаренко)

Владимир Бондаренко. Вы, Савва, известнейший культуролог, специалист по древнерусской живописи, открыватель имён забытых русских художников. Многие упрекали советский строй и вообще советское время, что тогда культура (кстати, частично так и было, отрицать не будем, мы сами не только свидетели, но в том или ином смысле тоже участники) была под строгим контролем государства, цензура, определенные допуски, куда-то не пускали, чего-то не разрешали, какие-то картины не показывали, были гонения и на иконопись, и на авангард. И казалось, ну вот все кончилось, мы вырвались на свободу и все богатства культуры теперь наши. В результате сегодня (и я думаю, прежде всего это касается отечественной культуры, начиная с древнерусской культуры и отношения к ней и кончая уже современной русской национальной) мы присутствуем при возможной ее тотальной гибели, по крайней мере опасность окончательной гибели русской национальной культуры очень высока. И даже то время всеобщего атеизма сейчас вдруг кажется нам более творческим и более духоподъемным, чем время нынешнего развала абсолютно всех ценностей нашей культуры. Твое отношение к состоянию культуры за весь наш так называемый свободный период?

Савва Ямщиков. Прежде чем сказать

о прошедшем пятнадцатилетии, ты вспомнил о том времени, которое принято называть эпохой тоталитаризма и застоя. В политической науке я не сильно подкован, с диаматом и истматом в университете не “дружил”; хотя основные марксистские труды изучил. На веру принять их постулаты не мог, ибо я из старообрядцев и незаконно раскулаченных. Большинство родичей сгинуло вдали от родимых мест. Дед по матери сидел и умер в селе Шушенском. До сих пор храню его письма с обратным адресом, который ранее помечал на своих конвертах вождь революции. Всё, чем мне довелось заниматься в жизни — реставрация, искусствоведение, телевидение и пресса — было не благодаря, а вопреки. Известную балерину спросили: как-то стимулировала ли её творчество закулисная борьба? Не долго думая, она ответила, что иногда травля заставляла мобилизоваться, но лучше бы грязных склок не было. А мне всё время приходилось собачиться с министерскими чиновниками и дураками, приставленными к нашему делу. Каждое открытие, выставка, каталог, альбом, книга давались с кровью. Некоторые полупрезрительно называли меня везунчиком. Если и везло мне в работе, то исключительно по воле Божией. Наряду с тупоголовыми начальниками, довелось мне в те времена встретить редкостных людей. Прежде всего университетские учителя помогли мальчишке из бараков найти своё место в науке, а значит, и в жизни. В.М.Василенко, В.Н.Лазарев, В.В.Павлов, Е.А.Некрасова, В.В.Филатов не только открыли передо мной мир прекрасного, но и научили родное Отечество любить. А Н.П.Сычёв, отправленный на 20 лет в ГУЛаг с поста директора Русского музея, ещё до революции входивший в золотую плеяду русских учёных, целых семь лет занимался со мной в маленькой квартирке на Чистых прудах. Во Пскове его первый ученик Л.А.Творогов, прошедший с наставником каторжный путь, многие годы являл мне пример мужества и преданности любимому делу. Родившийся инвалидом, обречённый медиками на неподвижность, он до 83 лет оставался героем, которому любой кадет из “Сибирского цирюльника” в ноги поклониться должен. Он создал во Пскове первую в мире библиотеку по библиотекам: от рукописей XII века из Мирожского монастыря до книжных собраний Ганнибалов, Яхонтовых, Назимовых, Блоков и других псковских семей. Американские и английские слависты восторгались его немногочисленными статьями, а в местном музее, да и в Пушкинском доме, зачастую посмеивались над странным калекой, играющим на костылях в волейбол и кормящим из скудной получки десятки собак и стаи голубей. Во Пскове же встретил я Л. Н. Гумилёва, приехавшего к здешним кузнецам заказывать крест на могилу матери. Встретил, подружился и до последних дней талантливейшего учёного и замечательного человека окормлялся от щедрот его.А сколько мне богатств подарили годы общения с К. Я. Голейзовским — прекрасным художником, учеником М. А. Врубеля и В. А. Серова, основоположником современного балета, как его именуют мировые словари хореографии. В той эпохе, Володя, было немало людей высокой культуры и истинной интеллигентности.

В.Б. Мне тоже в моей юности встречались такие: в Москве искусствовед Алексей Алексеевич Сидоров, у которого совсем еще молодым я бывал, с кем переписывался, поэт Сергей Марков, мой первый литературный учитель, в Питере — Савинов, Евдокия Николаевна Глебова, сестра Павла Филонова … Да и в Петрозаводске много еще было интеллигентов старой русской закалки. Ими и держалась культура.

С.Я. Но и в министерствах, издательствах, в газетах той поры хватало идеалистов, протягивавших нам руку помощи. Мы с тобой из Карелии, как говорится, ты родом, а я по долгу службы. Недавно я попросил Тамару Юфу, замечательную северную художницу, прислать мне петрозаводские газеты. Из-за болезни десять лет не выезжал в Карелию, захотел теперь узнать, чем живёт любимый край. Тамара с присущей ей широтой “отгрузила” мне пухлую бандероль. Володя, я тщетно пытался найти среди словесного навоза хотя бы одну строчку о прекрасном. Тщетно. Лишь скупое упоминание о трёхдневной выставке Риты Юфы порадовало глаз. А я-то помню карельскую газету "Комсомолец" веремени шестидесятых. Где бы я сейчас имел возможность вести еженедельную рубрику "Шедевры мирового искусства". Сикстинская мадонна, Покров на Нерли, египетские пирамиды, Владимирская Богоматерь… Ребята в “Комсомольце” профессиональные сидели и печатать “нечитабелку” не стали бы. Печатали, потому что читатели десятки благодарственных писем присылали.

В.Б. И я тогда свои очерки о писателях, историках, о Николае Рерихе, о Николае Клюеве, о Павле Филонове печатал в "Комсомольце", почти каждый номер шли стихи молодых. Помню Юрия Линника, Владимира Морозова, Роберта Рождественского, Валентина Устинова…

С.Я. В “Комсомольце” я первым напечатал восторженный отзыв о чудных работах Тамары Юфы, что, как говорится, было ко двору. Юное дарование, будущая звезда тогдашней молодёжи, обласканная наряду с Гагариным, Плисецкой, Пьехой и другими современниками. Но когда “орган Карельского обкома КПСС” опубликовал двухполосный мой материал о вновь открытых северных иконах, проиллюстрировав его репродукциями шедевров местной иконописи, я почувствовал себя на седьмом небе от счастья рассказать о нелёгком труде русских реставраторов и музейщиков. Поэтому когда сейчас о той эпохе штампуют негатив, я уверен, что писаки врут или отрабатывают нечестный хлеб. Когда началась перестройка, воспетая на страницах коротичевского “Огонька” и яковлевских “МН”, я сразу почувствовал, что истинной культуре прописан постельный режим. Тогда на телевидении модно стало проводить "круглые столы". И вот на одном таком застолье в студии Ямского Поля мне довелось представлять Д.С.Лихачёва, Н.С.Михалкова, Ф.Д.Поленова и епископа Подольского Виктора. В процессе дискуссии о загнанности и оскудении культуры в угаре демократической эйфории мы пришли к выводу, что прежние хозяева были сытыми, да и запросы их отличались библейской скромностью по сравнению с вошедшими во власть наследниками Троцкого, Бухарина, Зиновьева и прочих кумиров ниспровергателей основ государственных. Если старые баре оставляли нам место на краешке стола, то нынешние хапали только себе, забыв, откуда ноги растут. За тем столом, правда, вольготнее всего себя чувствовали Семёновы, Зорины, Боровики, Стуруа, Бовины, Дементьевы и прочая челядь, но они и сейчас пригодились, немного подлатав исподнее и заявив о своём придуманном диссидентстве. Забыли многие из них вещие слова Грибоедова о барском гневе и любви. А вот нам с тобой достаточно было и малого пространства, чтобы творить дела литературные и художественные, сохранять заветы отечественной культуры. Я был уверен, что рано или поздно к власти придут высокопросвещённые русские патриоты. Оказалось совсем наоборот. Не думал, что так страшно всё обвалится и нам придётся зреть ужасы революции, не менее страшные, чем уничтожение тысяч православных священников и высылка из России парохода с лучшими умами нашего государства. Бескровная революция оказывается иногда ужаснее гражданской войны. Да и какая же она бархатная, если миллионы детей обречены на голод и нищету; за месяц безнаказанно убивают четырёх академиков; бомжи стали непременным атрибутом городского пейзажа, а у великого спортсмена Александра Мальцева воруют спортивные награды. Миллион умирающих в год — это страшный фасад эпохи.Ты можешь себе представить, чтобы моего друга Славу Старшинова двадцать лет назад обокрали? Нет, тогда даже воры в законе этого бы не допустили.

В.Б. Сегодня царит в обществе культура приблатнённых, чего ты хочешь…Пропало уважение к культуре и у политиков, и у воров, и у бизнесменов. А значит, конец самой культуре, конец нации…

С.Я. Да. Быстро наши “правые” забыли о юридическом определении роли блатных на зоне в солженицынском “Архипелаге”. Ведь блатные зачастую для политических были опаснее вохровцев. Но не вспоминают об этом отвязанные участники телешоу “В нашу гавань заходили корабли”. Словно детишки в садике, ублажают они себя и одураченных зрителей любимыми шансонами, песнями тех, кто обирал, а иногда и убивал их отцов и дедов, сгоняя с нар к параше. В.П.Астафьев со злостью написал, что ему в детдоме

загадили головёнку блатной мурой, а вы их на всю страну вместе с Горбачёвым горланите. Культура в услужении у приблатнённого мира. Вот и вся демократия. Вспомни закадычных нижегородских дружков Немцова и Климентьева. Вместе промышляли, кредиты государственные “дербанили”. Одного посадили, а другой, сдав приятеля, политиком стал, любимцем богатых хозяев. Глядя на этих прихватизаторов-демократов, не могу я кидать камни в прошлую эпоху, хотя и хлебнул я тогда всякого. 25 лет был невыездным. Выставки мои открывали во Франции, Италии, Германии, а я даже в Болгарию не имел права выехать. Потом узнал — писали “друзья” со звучными фамилиями. Собирался компромат в кабинете московского партийного царька Гришина. Вешали торговлю музейными ценностями. Да ведь КГБ тогда неплохо на этом фронте работал. Любой маленький повод — и наслушался бы я блатняка на зоне. А на Петровку и Лубянку меня приглашали лишь в качестве эксперта по древнерусской живописи для атрибуции конфискованных у фарцовщиков ценностей. Дошёл я в своём желании разобраться в причинах опалы до верхних этажей всесильной конторы. Сказали, что нет ко мне претензий, но уж больно меня на Старой площади не жалуют (кстати, многие оттуда сейчас у демократов в услужении). Но нашёлся и среди этой гнилой гвардии прекраснодушный человек Сергей Купреев, первый секретарь Бауманского РК КПСС. Против самого Гришина выступил, когда тот вычеркнул меня из списка представленных к званию. Сатрап московский сказал Купрееву: “Ямщикова сажать нужно, а ты звание...” Горжусь я тем званием, ибо получив его, перестал быть невыездным. И премией Ленинского комсомола, и Серебряной медалью Академии художеств дорожу, ведь даны они “за открытие русских икон и портретов XVIII-XIX веков”, а не за холуйство, как принято ныне.

В.Б. Я бы так назвал: происходило в брежневское время то, что я называю постепенной русификацией режима. Думаю, что и перестройка стремительная произошла потому, что наверху те самые или их наследники, кто когда-то делал революцию 17-го года, они-то и почувствовали, что все-таки постепенно, шаг за шагом национальная русская культура становится главенствующей в нашей стране. И многие партработники способствовали этой тихой русификации режима. Уверен, если бы не горбачевско-ельцинский обвал, у нас произошла бы, как в Китае, плавная национализация всего режима.

С.Я. Согласен с тобой. Хватало тогда в стране патриотически думающих руководителей. И в Вологде, и в Пензе, и в моём любимом Пскове. Иван Степанович Густов, когда местные культурные боссы испугались “показывать” выставку “Живопись Древнего Пскова”, с успехом прошедшую в Москве и Ленинграде, ознакомился с экспозицией и твёрдо сказал: “Псковичи писали, и вы обязаны их прославлять, для того и поставлены”.

В.Б. И я думаю, эта постепенная, эволюционная и неизбежная национализация режима, обрусение режима, очевидно, ускорили начало перестройки, надо было антинациональным силам ликвидировать в России зачатки здравых реформ, правильно Максимов с Зиновьевым написали, что целились в коммунизм, а попали в Россию. И, пользуясь теми же Максимовым и Зиновьевым, их борьбой за свободу, те силы, которым не нужна была национальная культура и национальная Россия, постарались уничтожить русскую культуру.

С.Я. За годы своей болезни я перечитал все 70 номеров максимовского "Континента". Максимов был заложником у западных борцов с "империей зла". Они давали ему деньги на издание, а взамен приходилось быть податливым. Половину в "Континенте" напечатанного и в рукописном сборнике нельзя помещать. Обычная графомания, замешанная на антисоветчине. Ради поиска путей к свободе В.Максимов вынужденно шел на компромисс. Сам он писатель милостию Божией и человек глубоко порядочный. Он стал для меня маяком среди рифов наболтанной нам перестройки. Приезжая в Париж, я подолгу беседовал с ним и несколько интервью показал на ЦТ. Он первым почувствовал лживость "демократов", потом ее осознали и Солженицын, и Синявский, и Зиновьев. "Московские нововсти" на специальном "круглом столе" призвали Горбачева не пускать в Россию Максимова, Солженицына и Зиновьева. Где они сейчас, "прорабы перестройки" из-за того стола? "Ленинец" Шатров — в мебельном бизнесе; Егор Яковлев не устает напоминать о своей прошлой подрывной деятельности против столь любимой им компартии. Олег Ефремов подписал то письмо против Максимова, обвиняющее последнего еще и в пьянстве (а он уже много лет ничего не принимал), сам не посмотревшись в зеркало; Михаил Ульянов, другой подписант, свято поверил в перестройку, как он верил и в Хрущева, и в Брежнева, да и потом в Ельцина. Жалко, когда великий актер так близко к огню политическому приближается. Вот его коллега Иван Лапиков, актер великий, не играл в эти бирюльки. Зато сколь прекрасен был и в "Председателе", и в "Рублеве", и в "Они сражались за Родину"! Тихо ушел талантливый актер из жизни, мало кем оплаканный. Вспомни-ка проводы неких коллег его по киношному и театральному цехам, превращенные в дни национального траура. Сейчас с радостью помогаю вдове Ивана создавать музей Лапикова на его родине в Горном Балыклее.

В.Б. Сейчас становится все более ясно, что как бы кто ни относился к самой идее коммунизма, но в советское время была создана великая культура, и большой стиль советской культуры становится общепризнанным достижением мировой цивилизации. Уже нет разницы, кто был за, кто против, — все были в атмосфере этого большого стиля. Все творили, даже ругаясь, одно общее дело. Может, оно и поможет нам выжить в будущем?

С.Я. Сейчас, когда Россия словно скукожилась, мысленно все время возвращаюсь в молодые годы. Мне удалось тогда принять участие в организации 150 самых различных выставок: реставрационных, иконных, портретных. Показывал я и собрания частных коллекционеров, и работы авангардистов, и творчество своих друзей. Выставки эти как бы работали против советской власти. Иконы — против безбожников, портреты дворян и помещиков — прославление крепостной России, личные коллекции — пособничество частному капиталу, да и друзья мои художники отнюдь не конформистами были. Однажды редактор издательского отдела Русского музея, тихий человечек, прозванный почему-то Феофаном, злобно кинул мне: "Вы восхваляете изображенных на портретах, до небес возносите, а они же угнетали народ". А я ему: "Ты не подумал, что сидишь в Михайловском дворце, построенном этими угнетателями. Не будь их, тебе и сидеть негде было бы, да и зарплату не за что получать".

В Петрозаводске каждый месяц давали мне вести часовую телепрограмму в прямом эфире. Рассказывал я о северных иконах, древнем Пскове и Новгороде, знакомил со вновь открытыми русскими художниками. Однажды даже позвонили из местного обкома на студию, чтобы выразить благодарность. Да и зрители на улице благодарственно раскланивались. А сегодня на телевидении процветают вседозволенность, залежалая американская туфта, порнуха, Боря Моисеев. Наши передачи о старых иконах, о блестящих провинциальных портретистах выглядели бы нынче криком динозавра. Зато сколько теперь юмора, сатиры — на весь мир хватит. Я по натуре человек веселый и ох как люблю хороший юмор, особенно из уст людей других профессий. Но когда Хазанова сменяют Петросян — Степаненко, за ними дежурят по стране Жванецкий, Шифрин, Карцев, Арканов, Ширвиндт — имя им легион —это же одесский привоз, а не российское телевидение. Недавно я прочитал в посмертно изданной книге гениального композитора Валерия Гаврилина (кто о нем вспоминает, как и о блестящих поэтах Татьяне Глушковой и Юрии Кузнецове?) следующие строчки: "Развлечения и увеселения — признак ожесточения общества. Чем ожесточеннее общество, тем больше юмора". Это написано в 1977 году. Что бы совестливый композитор сказал сейчас? Первую свою премию по культуре нынешний президент вручил Жванецкому (кстати, В.Гафт куда одареннее и злободневнее). Жванецкий — лучший писатель в стране Пушкина, Гоголя и Достоевского!!! Не пытайтесь, зашедшиеся в нездоровом смехе оппоненты, обвинить меня в квасном патриотизме. В застойные годы моя мастерская, известный на всю Москву "бункер", была клубом, где встречались итальянцы, финны, евреи, эстонцы, американцы, грузины, татары, французы, немцы. Я никогда не отбирал друзей по национальному признаку. Почему же сейчас, когда я говорю, что восторгаюсь неповторимой прозой Распутина, Астафьева, Белова и Шукшина, "продвинутые" брезгливо отворачиваются? Да и в былые времена, когда тысячи людей стояли в очереди на выставку открытого нами талантливого шабловского художника, сказочника и чародея Ефима Честнякова, вроде бы близкий ко мне круг "ценителей" прекрасного не жаловал эти вернисажи своим присутствием. Несказанный свет, пронизывающий воздух честняковских полотен, казался им слишком заземленным и простонародным.