Газета Завтра 482 (7 2003)
Шрифт:
Еще один фактор, играющий на руку патриотической оппозиции, — туповатая информационная политика правительства и Кремля. Из эфира методично выдавливаются хотя и не склонные к протесту, но все-таки творчески способные кадры. Бесповоротно теряет, к примеру, свое лицо НТВ. Всем понятно, что разрекламированная программа ''Страна и мир" — нелепое недоразумение. Радостно тараторящие ведущие будто наглатываются специального веселящего газа, только вот веселого рассказать им нечего. И кормить зрителя потоком "оптимистичной" чепухи и сериями неуместных улыбок вряд ли долго удастся.
Не оправдывается даже заветная ставка на мифический "антисемитизм" патриотов. Как ни старались в полуночном шоу "России" выставить Купцова и Горячеву кухонными ксенофобами, предварительно их стравив, из этого
А вот что стоило бы, наконец, отбросить нашим лидерам, так это ненужную скромность и заниженную самооценку. Сколько можно везде твердить о 40 %, когда ясно, что в стране готовы проголосовать за патриотов все 80 %! Вот и необходимо разъяснять, что голосовать за оппозицию будут именно столько, но власть, разумеется, подсчитает по-своему. И тогда эта власть и ее ТВ предстанут в еще более отвратительном виде. То есть лишний раз обозначатся в своем реальном обличье.
ПРЕОДОЛЕНИЕ
Евгений Нефедов
18 февраля 2003 0
8(483)
Date: 18-02-2003
Author: Евгений Нефедов
ПРЕОДОЛЕНИЕ (Насима Столярова, ее книга, борьба и судьба)
"НЕСЛОМЛЕННЫЕ" — так называется наша новая рубрика, под которой газета расскажет о людях, сумевших выстоять в нынешнем лихолетье и одолеть самые трудные жизненные испытания. Присущие им стоицизм, сила духа и нравственное величие — именно то, что так нужно сейчас нам всем для победы над злом во имя спасения и возрождения Родины.
Пишущих книги сегодня едва ли не больше, чем тех, кто книги читает. Издаются писатели и публицисты, политики и военные, ученые и дипломаты, спортсмены и бизнесмены, артисты и просто все те, у кого есть желание что-то поведать миру. Правда, одно лишь желание, пусть и реализованное — это еще далеко не гарантия достижения цели. Книга должна быть востребованной читателем — только тогда в затее есть смысл и польза. Особенно трудно теперь увлечь людей публицистикой, ибо о том, что творится в России, почему это стало возможным и как нам жить дальше, сказано, кажется, уже все. Так полагают многие, та же картина, увы, рисовалась и мне, вроде бы искушенному в этой теме читателю. С недавней поры отношусь избирательно даже к печатным трудам собратьев по оппозиции: пишем, пожалуй, все верно, но как же похожи один на другого! Казалось бы, есть обличительный пафос, цифры, фактура, выводы — только все меньше страсти в авторском голосе, нет уже прежней боли, протеста, негодования — чувств, способных зажечь, убедить, повести за собой на святое дело. Вот и скользишь по тексту без интереса, а то и совсем откладываешь его, прочтя лишь десяток-другой страниц. Да, мы устали за годы борьбы, но если признали это и успокоились — зачем и кому нужны тогда наши книжки?
И вдруг... Впрочем, совсем не "вдруг", а просто не очень давно один из коллег, в ответ на такие вот сетования, спросил, не попадались ли мне "Уроки нашей жизни" Насимы Столяровой? Имя как будто было знакомо, но работу такую я точно пока не читал. Через день эта книга в обложке черно-багровых тонов была у меня в руках, через два-три дня я ее прочел, а через неделю встретился с автором и сказал, что хочу написать о ней для газеты. Не о книге — о самой Столяровой. Точнее, о них обеих. Так возник этот очерк, где книга представлена через историю ее написания, а Насима Калимовна — через историю ее жизни. Собственно, и сама эта книга — тоже часть ее жизни, и очень существенная, поскольку посвящена памяти сына. О сыне в книге речь не идет, вся она о политике, но посредине титульного листа начертано, словно высечено на камне, признание автора:
"Я строила свою жизнь из любви к сыну. Похоронив сына, я похоронила мир. И только любовь к сыну, память о нем и ответственность перед его любовью заставляют меня жить, и жить достойно."
* * *
Она живет на краю Москвы, где птицы пока еще звонко свистят по утрам, а солнце встает не среди домов, а из-за дальнего леса на горизонте. На работу ей — в самый центр, подниматься надо чуть
Училась в школе с охотой, особенно увлекали история, литература и математика — спасибо преподавателям, которых помнит и по сей день. Получив аттестат, собралась в Ульяновск, в педагогический, но не хватило лишь балла, чтоб стать студенткой. Неудачу преодолела спокойно, работала в школе и продолжала готовиться, так что спустя один год была принята на юрфак в университет, но это уже в Казани. Радость была заслуженной, гордость — законной: в эти же двери входили когда-то Магницкий и Лобачевский, Толстой и трое Ульяновых... Учеба — на то и юность — промчалась быстро, распределили ее в Марийскую АССР, помощником прокурора. Там же и замуж вышла, стала мамой Андрея. Все — как у всех, если не принимать в расчет ворчанье отца, что избрала в мужья не татарина... Было обидно, но одолела и это: когда старик остался один, перевезла его жить к себе, старалась как дочка и как жена — и мужики сошлись душа в душу. Тогда поняла: чтобы с чем-то справиться в жизни, надо поверить, что это возможно.
Но если бы только мелочи быта пришлось преодолевать! На работе ее уже прочили в прокуроры, однако сперва должна была стать партийной, а с этим как раз-то и были свои проблемы. Нет, не на службе и не в райкоме — в ее, Насимы, душе. Еще ребенком, слыша, как сам Хрущев чернил и порочил Сталина, горько переживала эту несправедливость. "Я тогда думала: это же так нечестно и подло! Все лучшее из большого сталинского наследия так велико и значительно, что этим с лихвой покрываются все его прегрешения, — но нас о нем заставляли думать только плохое. Причем, поносили совсем не простые люди — допустим, мои родители или учителя — а те, кто повыше, сами же члены партии, еще вчера его возносившие, и это особенно поражало. Так что, входя во взрослую жизнь, когда у руля давно стоял Брежнев, я все равно очень зорко смотрела на этих людей, тем более руководящих. И часто, увы, замечала в них признаки перерождения, грозящего — страшно сказать — деградацией там, где тогда еще в самом деле народ видел честь и совесть эпохи..."
Конечно, она понимала, что беспартийных прокуроров не бывает, но, видимо, карьеризмом не отличалась, как каждый, кто больше привязан к семье, чем к любому креслу. Тем более, ради здоровья сына пришлось опять вернуться в Татарию, снова осесть в селе, и вопрос о ее партийности как-то уже лет несколько не всплывал. А тут еще грянула эта лукавая "перестройка", понес свою околесицу Горбачев, и ему, пустозвону, опять присягнули на верность такие, кто ждал от его деяний блага не для народа, а для самих себя. Она же, послушав разок-другой про "новое мЫшление", подумала: этот наделает бед похуже хрущевских...
* * *
Важно сказать, что как раз к тому времени, поработав и следователем, и юрисконсультом, она вдруг круто сменила профессию и оказалась в районной газете "Йолдыз" — "Звезда". Может быть, это те самые школьные увлечения враз и историей, и литературой как-то объединились в желании делать то дело, в основе которого и наблюдение жизни, и точность слова... Была и корректором, и переводчиком, и замредактора по дубляжу, сама писала статьи, следила за ходом баталий в центральной прессе. Послала даже письмо поддержки Нине Андреевой, разделяя позиции ее знаменитой статьи, поскольку нашла там немало суждений, очень тогда ей понятных и близких. Они переписывались, потом даже дважды встречались в Москве, на тех полемичных, разноголосых собраньях и съездах, где страсти кипели горячие и тревожные, так как все сущее рушилось на глазах. В газетах и с телеэкрана открыто шло шельмование строя, идеологии, тех коммунистов и патриотов, которые были такими не на словах, а встали, подобно фронтовикам, в ряды защитников Родины.