Газета Завтра 792 (56 2009)
Шрифт:
С.К.-М. Да. Это была пожилая женщина, ходила она в военной форме, была очень заботливой, но и суровой. Могла даже, что называется, и приложить. На это тогда не обижались.
Учили нас очень хорошо. Видно, за войну многому научились и многое передумали. А учителя-мужчины все прошли войну - покалеченные, контуженные… Но по своему педагогическому классу, как мне видится сегодня, они были выше вузовских преподавателей. Школа того времени была особым институтом, который даже трудно с чем-то сравнить. Ни с нашей нынешней, ни с западной школой она несопоставима. Шедевр культуры.
Не знаю, в чем был методологический секрет той советской школы - уже с конца семидесятых годов всё это стало как-то сникать и меняться.
"ЗАВТРА". Утверждают, что при Сталине была создана уникальная модель образования - элитарная школа для всех, Итон для всех, условно говоря. И эту модель начали разрушать в первую очередь, а следом за школьным фундаментом рухнуло и само советское общество?
С.К.-М.Не исключено. Потому что моё поколение, предыдущее и последующее - это особый культурно-исторический тип. То есть уже мои дети и их сверстники - существенно иные. Поколения различаются, общество меняется.
Поэтому я не склонен думать, что наша страна при более патриотичном руководстве, чем Горбачев и Ельцин, могла избежать катастрофы перестройки. Мы не сумели создать такой тип человека, который мог бы не просто жить при советском строе, но и развивать его, придавать ему необходимую гибкость без утраты главных устоев.
"ЗАВТРА". То есть советская модель общества была исторически тупиковой?
С.К.-М. Нет, такой тезис не просто нелогичен. Он, извиняюсь, глуп. В советском проекте не удалось без катастрофы преодолеть цивилизационный разрыв, когда в 60-е годы иссякла основа для традиционной солидарности крестьянского типа, но не успели преобразовать её в рациональную солидарность городского типа. Не смогли преобразовать мировоззренческую матрицу советского строя. Это очень непростая задача, мы только-только начинаем её понимать.
"ЗАВТРА". Но в принципе она решаема?
С.К.-М. Да, конечно. Её за сто лет решила Япония, её сегодня решает Китай. Япония вообще во многом похожа на Россию - и по времени, и по типу индустриализации. Она сумела при модернизации опереться на культурные условия сословно-кланового общества, не без проблем, но и без цивилизационного срыва.
У нас же старшее поколение, рожденное в начале ХХ века, которое и держало в своих руках управление страной, этой проблемы не видело. Их совокупный опыт ориентиров для понимания кризиса не давал. Это остро почувствовалось в середине 50-х годов. Я заканчивал школу и тесно общался с теми, кого называли стилягами (они все были из соседней, "генеральской" половины нашего дома). У них было свое понимание жизни, они не скрывали своих манифестов. Они уже были "иными" и давали сигнал, что им плохо в советском обществе. Старшее поколение этого сигнала не поняло, а власть его просто заглушила. А надо было сделать важные выводы.
"ЗАВТРА". Возможно, выводы как раз и были сделаны - на ХХII съезде КПСС, когда приняли новую программу партии, где целью было провозглашено "всё более полное удовлетворение всевозрастающих потребностей советских людей", прежде всего - потребностей материальных. То есть такой потребительский рай, который имел мало общего со "сталинским" обществом высшей справедливости, зато требовал "догонять и перегонять Америку".
С.К.-М. Не думаю, что эти слова надо так понимать. Возможно, сегодня они кажутся зловещими, а тогда я, например, в девятом классе заработал себе на мотоцикл.
"ЗАВТРА". Это каким же образом? Законным?
С.К.-М. Конечно, законным. Еще в шестом классе мать подарила мне пишущую машинку, трофейную, и я не стал тюкать двумя пальцами, а пошёл учиться на бесплатные курсы машинописи. Тогда ведь вообще огромные деньги вкладывались в разные дома культуры, где люди могли научиться не только петь или танцевать, но множеству разных полезных навыков. Так, например, в 14 лет я получил детские водительские права, а в 16 купил себе мотоцикл, и ездил на нем летом достаточно далеко от Москвы - в Прибалтику, например, спокойно добирался с приятелем за несколько дней. Ночевать, правда, приходилось под открытым небом или на вокзале в камере хранения: попросишь у старика-кладовщика, он тебя на полках на ночь где-нибудь между сумок разместит… Но ведь это было так интересно - своими глазами увидеть страну, в которой живёшь.
"ЗАВТРА". А что всё-таки насчет мотоцикла и печатной машинки, Сергей Георгиевич?
С.К.-М. Да всё просто. Я научился печатать на машинке и стал смотреть объявления в газетах, брать заказы. Как сейчас помню, был большой такой заказ - из старых, еще дореволюционных книг перепечатывать на отдельные карточки русские пословицы. Мало того, что я выучил практически весь свод русских пословиц, так еще за каждую карточку мне платили пять копеек. А пять копеек стоил пирожок. Перед тем, как идти в школу, напечатаешь десяток карточек - значит, можешь купить пирожков для себя и друзей. А в целом я такой работой машинистки заработал себе на мотоцикл. Это как пример. Конечно, страна залечивала военные раны, люди жили всё лучше - это был естественный процесс, который никакого отторжения не вызывал. К тому же, не забывайте, между 1945 и 1961 годом прошло всего шестнадцать лет…
Но факт, что угрозу мировоззренческого кризиса ощущали, а подвергнуть "инженерному" анализу, рационально осознать и выстроить против нее защиту не смогли. Старики с их опытом сходили со сцены, здравый смысл с этой задачей справиться не мог, а общественная наука оказалась несостоятельной. Она оторвалась от реальности и отстала от хода событий.
"ЗАВТРА". А когда и как вы определились с выбором профессии?
С.К.-М. Я с восьмого класса ходил в кружок химического факультета МГУ. Пришёл, решил все задачи и поступил. Тогда открылось новое здание МГУ на Ленинских горах, и это было грандиозно. Не только само здание, но и царивший в нем дух и оптимизм. МГУ радовал всю страну. Через 8 лет после войны он был подарком. Там было самое современное оборудование, с нами занимались молодые ученые-энтузиасты, мы вели эксперименты в великолепных лабораториях. Это было счастье, мы ощущали себя хозяевами жизни и страны.
Стали студентами, счастье продолжилось: осваивать знания высокого класса, вести с первого курса свои исследования, быть в поле интенсивного студенческого общения. Всё это - роскошь, которую не купишь ни за какие деньги.
Мы ездили на целину, ходили в походы: по Северному Уралу, по Кольскому полуострову - дорогу нам наполовину оплачивал профсоюз. Да, ездили мы не в люксах и не в купе - в общем вагоне, зато свободно могли доехать хоть до Владивостока.
В это же время в университете возникли ячейки диссидентов. Многие из них учились в МГУ, были на три-четыре года старше меня. Они зримо присутствовали в "пространстве" университета. А в 1960 году, когда я делал диплом (уже в Академии наук), доктрина перестройки вчерне, в сыром виде уже оформилась. Её идеи были на слуху, обсуждались у костра, в экспедициях, на вечеринках. Сразу же возник идейный раскол, но тогда никому не казалось, что это приведет к каким-то политическим последствиям. Еще было стремление усовершенствовать советскую систему, а не разрушить её. Она и критиковалась от "правильного социализма".
Мне в те годы была ближе химия, научная работа и обычное студенческое веселье. Я принимал советскую систему как данность, в которой вполне можно и нужно жить - конечно, не совать свою руку в какой-то маховик государства. Другие со страстью искали пути, чтобы эту систему исправить. Они глубоко копались в текстах Маркса и Энгельса - и постепенно сдвигались к отрицанию советской системы. Было странно, что при этом они никакого нового знания о советской системе не получали. Все мы знали о ней примерно одно и то же - а пути наши расходились.