Газета Завтра 830 (94 2009)
Шрифт:
Вологодская область
Александр Лысков УЗЛЫ
Сенокос начинался с того, что утром бригадир Павлик, один из двух мужиков деревни, заглядывал в открытое окно.
– Сашка-то, сегодня пускай повозит, Марья Арсеньевна. Пускай Воронуху запрягает.
Бабушка не соглашалась: мол, и десяти лет еще не исполнилось работнику, обойдетесь как-нибудь. Но я уже выскакивал из-под накомарника: в школе справку из колхоза потребуют, на второй год оставят тех, у кого такой справки не будет, - говорила учительница.
О своем горячем желании запрячь Воронуху, чтобы после работы, вечером, оставив дровни на покосе, проскакать на кобыле до деревни, я умалчивал.
Получал бутылку молока, пару ломтей от каравая домашней выпечки и убегал.
Первым делом - к соседу Вовке Лыскову, ровеснику.
В избе у них - нищета. Спят на полу вповалку. В этот утренний час лёжка уже пуста, закидана домоткаными половиками. По стенам лавки. В углу стол. Лизавета, Санко и четверо детей (Вовка старший из детей семейства Санка, израненного фронтовика), завтракают. В большой алюминиевой миске подсоленная вода с постным маслом. Густо накрошено зеленого лука и хлеба. Тюря витаминизированная.
Все дети в обносках. Младшие без порток. Вовка в моей прошлогодней рубашке, синей в полосочку. Все как один босы. Только отец в сапогах…
Вспоминаю, подсчитываю. Это был 1961 год. Только что Гагарин в космос слетал. Да то ли еще будет, говорили по радио. А циничный, злой, как нам, детям, казалось, деревенский старик Максим по прозвищу Мостовой, так как изба его стояла возле перелаза, усмехался насчёт космических восторгов. "Пульнули бочку с порохом в небо - и рады!" За это мы, дети, ненавидели его и при каждом удобном случае мелко пакостили…
После завтрака отец семейства, Санко, устроился спать в углу, на половиках. Он всю ночь валил траву за рекой. Стрекот его конной косилки, его матерное погоняло наполняло ночь ужасом. Проснешься и слышишь сквозь марлю его бесконечный злобный ор.
Весь больной, израненный Санко не ходил, а таскался. Голова всегда низко наклонена. Руки чуть не землю гребут. В следующую зиму помер "от рака желудка".
Вовке мать вообще ничего не дала на обед. Сама придет "грабить", принесёт.
Вот высшая радость бытия! Дорога через деревню поднимается вверх. Прицел в самое солнце. Белое. Серебряное. Новорожденное.
На перегибе - конюшня. В усадьбе раскулаченного. Какая-то тайна окружала это строение. Детская душу чувствовала что-то недоброе в ауре дома. С приближением к нему охватывала безотчетная настороженность.
Тогда - просто колхозная конюшня. А теперь скажу об этом строении: комплекс. Составьте пять домино углами в виде латинской "S"- такая архитектура. Площадью более тысячи квадратных метров. В два этажа. То есть - умножьте еще на два.
Но тогда даже не задумывался о бывших хозяевах. Тогда меня Воронуха интересовала больше всего. Хомут ее, именной "на спице" - деревянном штыре в стене. Седёлко. Оброть. Волоку все это сладко пахнущее лошадью, к дровням. А с уздечкой в руках - во двор. Там - по щиколотку навоз с конской мочой. Пол давно изгнил. Лошади стояли в яме, полной их собственных испражнений.
Мне сейчас говорят - вы счастливый. В такой жидкости побродить - на всю жизнь защита от ревматизма. Грязевые ванны первый класс! И вправду, до сих пор не знаю, что такое ломота в ногах. Спасибо, кони, за профилактику. Здоровья мне прибавили, сами зимой вмерзая в эту жижу, задыхаясь в собственных нечистотах, захлебывались…
В то время, когда Титов готовился к полету в космос, я как раз и пытался охомутать несчастную Воронуху. Она морду вскидывает, а у меня росту - метр с кепкой. Не достать. На то есть хитрость. Отламываю от своей "пайки" кусок - кобыла за ним хоть в петлю. Голодуха! За кусок хлеба и морду в хомут сунет, и взнуздать позволит, и попятится в оглобли. Останется только дугу в гужи заложить, супонь стянуть через колено да чересседельником всю упряжь вверх подбить, чтобы холку хомутом не намять.
Всё, как во времена Рюрика.
Вицу на березе сломить. Забраться на кобылу. И - "давай, космонавт, потихонечку трогай!" Проехать рысью мимо двадцати заброшенных домов. Мимо их пустых глазниц, заколоченных окон. Провалившихся крыш. Земляных воронок вместо колодцев, словно туда бомбы попали.
В этом 1961 году из тридцати домов деревни образца 1930 года жилыми оставались только пять. Остальное - памятники, надгробья без крестов.
А теперь даже этих надгробий не осталось.
Топливом для ракет представляются мне теперь и эти избы, и моя смирная Воронуха, и косильщик Санко, трое из четырех его, уже давно сгинувших сыновей, и еще много, много моих безымянных деревенских земляков, проживших унылую жизнь, и вконец добитых "реформами"…
Да появится ли, наконец, у нас на Руси опять такой правитель, который, приняв страну, полную коренных жителей в русских деревнях, оставит ее, эту благословенную страну, хотя бы с тем же числом жителей в тех же самых деревнях?
Евгений Головин ПТИЦЫ БОДЛЕРА
Андромаха, я думаю о вас! Так начинается стихотворение Бодлера под названием "Лебедь". Ни Андромаха, ни лебедь не являются центрами стихотворения - о них упоминается, о них рассказываются грустные истории, но таковые можно поведать… о чем угодно. О лебеде мы знаем кое-что, очень немного: довольно большая, очень белая, очень красивая птица с длинной, изящно изогнутой шеей, что способствует её неповторимой позе на поверхности воды. Не будучи охотником или орнитологом, трудно сказать что-либо вразумительное о нравах и повадках этой птицы. Не будучи магом или ведьмой, раскрыть её разум, её эмоциональные симпатии и антипатии, её подлинное отношение к миру, секрет её метамофоз равно не представляется возможным. Только в пространствах мифов и легенд (Саге о Нибелунгах, сказании о Леде и лебеде и т. д.) или в сказках Андерсена можно отыскать более или менее антропологизированный образ лебедя. Но лебедь - современная птица, близкий нам объект, с разных точек зрения можно о нём рассуждать. Андромаха - иное дело. Она - женщина, человек и в любом случае ближе лебедя нашему восприятию. Но, с другой стороны, она бесконечно, неизмеримо далека. Бодлер не может думать о ней конкретно, она - мифический персонаж "Илиады" Гомера. И поэма, и автор сомнительны для историков, они расплылись в многотысячелетнем тумане. "Илиада" много волнующего говорит душе читателя, но ничего или почти ничего - его рациональному духу. Согласно диктату последнего, данный эпос обязаны прочесть все грамотные белые люди ради так называемой "общей культуры" (что это такое - не очень понятно), и Бодлер, высококультурный поэт, просто неизбежно прочел "Илиаду" и не только прочёл, но и великолепно знал перипетии поэмы. Если для "общей культуры" Андромаха, вдова Гектора, убитого Ахиллом, - второстепенный персонаж, то для Бодлера она - волнующее душу побуждение мучительных размышлений. Но прежде о ситуации стихотворения.