Газета Завтра 836 (100 2009)
Шрифт:
Но ошибётся тот, кто с разбегу отнесёт Юрия Ключникова к модным ныне оккультистам, к экзальтированным поклонникам восточных учений. Свет русского Православия виден ему и на восточных вершинах. Юрий Ключников и в Индии ищет Россию, и в книгах восточных мудрецов видит связь с Иисусовой молитвой, с православным учением. Я согласен с ним, и тоже считаю: надо ли нам в своём постижении России закрываться от всего остального мира, не лучше ли весь остальной мир приблизить к России? Тем более, Восток нам всегда был близок.
Мудрецы и поэты Востока: Руми, Шанкарачарья, Миларепа, Лао Цзы, Конфуций, — только обогатили его, ключниковское, понимание духовных глубин Православия и желание вернуться на духовную родину, к русским истокам. Как Пушкину свободное владение французским языком только помогло стать непревзойдённым мастером русского стиха.
Соединяя в себе любовь к традициям и стремление к новизне, к новому опыту, писатель у всех своих героев видит подобное взаимопроникновение вечных истин и пророческих откровений, духовного и телесного, прошлого и будущего. И уже нет ни консерваторов, ни революционеров, а есть дарованный Небом путь познания мира в себе и себя в мире. И в этом постижении жизни, в понимании России и русского опыта в чём-то равны Михаил Булгаков и Андрей Платонов, Михаил Шолохов и Александр Солженицын, Александр Блок и Николай Островский…
Все герои Юрия Ключникова — люди озарения, люди тонкой творческой энергетики. При этом он явно не любит нытиков и пессимистов: в его книгу, в целом посвящённую деятелям русской культуры ХХ века, попали и два родоначальника русской культуры, Михаил Ломоносов и Александр Пушкин, а также наш первый космист Константин Циолковский и герой великой русской победы маршал Георгий Жуков.
И всё же главными героями, вокруг которых выстраивается вся мистическая концепция русской культуры ХХ века, стали Александр Блок, композитор Сергей Рахманинов, Михаил Булгаков, Борис Пастернак, Сергей Есенин, Николай Островский, Даниил Андреев, Михаил Шолохов, Александр Солженицын и Василий Шукшин… Кому-то будет не хватать Осипа Мандельштама или Николая Клюева, Андрея Платонова или Виктора Астафьева. Кто-то удивится включению в такой мистический ряд тонких мастеров Николая Островского. Кто-то посчитает лишним включение Даниила Андреева. Но это же не законченный список всех русских гениев ХХ века — это герои, близкие и необходимые самому автору для понимания русского характера и русской культуры. Юрий Ключников видит не внешние проявления набожности, а внутреннюю суть своего героя, и потому Николай Островский с его подвижничеством — для него более русский православный тип личности, нежели какой-нибудь лицемерный чинуша, нынче суетливо крестящийся в храме. Он видит героев в тех, кто ставит заслон развалу страны, развалу культуры. Для него: "жив Христос в священнике, который снял рясу и возглавил развалившийся колхоз. В предпринимателе, который дал клятву никогда не торговать водкой и сигаретами. В писателе, режиссере, артисте, которые не допускают в свою работу низость ни под каким видом. В учёном, которого зовут в Америку, но он продолжает трудиться в России. В самом обыкновенном человеке, не сдавшемся тёмным искушениям века…" Его Россия — это не Россия чиновников и держиморд, а Россия народная, Россия богоносная, Россия творческая...
В Юрии Ключникове, несомненно, присутствуют черты русского подвижника, русского пассионария. И по сути, его книга — о мистическом дыхании современной России, о выработке новых духовных идеалов в народе, прошедшем сквозь горнило страданий. И как бы высоко ни забирался дьявол на вершины современной России, её загадочная, непостижимая для многих улыбка мудреца и ребёнка растопит все ледяные дьявольские заслоны.
Полностью — в газете «День литературы», №11, 2009 г.
Станислав Куняев ПОЭТ ЗЕМЛИ РУССКОЙ
Семнадцатого октября 2009 года Россия попрощалась с одним из последних патриархов русской поэзии и русской песни Виктором Фёдоровичем Боковым. Впрочем, "Россия попрощалась" — слишком громко сказано...
Узнав о том, что панихида состоится в Кунцево, я сразу посмотрел на часы: "Еду. Но успею ли?" — Успел, но напереживался в дороге.
В последние пятнадцать лет своей жизни Боков прямо-таки прислонился к журналу "Наш современник". Он был рад, когда я навещал его в Переделкино, где вручал мне кипу листочков со стихами, под которыми плохонькой пишущей машинкой были пропечатаны трогательные слова: "написано 3 марта на веранде в 11 часов дня", или "написано ранним утром первого июля"... "У меня на втором этаже, — по-детски хвалился он, — стоят 87 папок со стихами!" А я всегда любил его музу за искренность, за обилие чувств, за бескорыстное простодушие, родственное простодушию русских пословиц, народных песен, православных молитв и евангельских истин...
В ритуальном зале Кунцевской больницы народу было человек сто, но в основном мне незнакомые: родственники и старые друзья поэта, сотрудники Центрального дома работников искусств и Концертного зала имени Чайковского, певицы, исполнявшие легендарные песни Бокова, земляки Виктора Фёдоровича из Сергиево-Посадского района, почётным гражданином коего он был и чем всегда гордился. Вечером на поминках вдова поэта Алевтина Ивановна сказала мне: "Что бы без них делала? Они и зал Чайковского оплатили для юбилейного вечера — 350 тысяч рублей за аренду собрали, и с кладбищем помогли, и с поминками..."
Земляков Бокова в ритуальном зале было много, хотя ехать им пришлось за сто с лишним километров. Но в зале почти не было собратьев-писателей поэта — и москвичей, и, что особенно поразило меня, не было его многолетних соседей по Переделкино. А в России ведь принято, что соседи приходят на похороны. Разве что Володя Дагуров мелькнул в толпе, да главный редактор журнала "Российская Федерация" Юрий Хренов подошёл к вдове и произнёс слова сочувствия. Поэтому не руководители наших писательских союзов, не знаменитые писатели, а бывший глава Сергиево-Посадской земли Василий Дмитриевич Гончаров открыл гражданскую панихиду и с печальной торжественностью предоставлял слово всем желающим проститься с Боковым. Дошла очередь и до меня. Я прочитал лагерное стихотворенье Виктора Фёдоровича, начинавшееся словами:
Моё сибирское сиденье
Не совершило убиенье
Моей души, моих стихов,
За проволокой месяц ясный
Не говорил мне: "Ты несчастный!",
Но говорил мне: "Будь здоров!"
Я считаю это стихотворенье драгоценным свидетельством нашей истории, потому что в нём выражена глубинная народная мудрость, в своё время восхитившая Достоевского, понимание того, что даже самые закоренелые преступники всё-таки остаются людьми, что стихию добра и совести из человеческой души полностью вытравить невозможно...
Я в уголовном жил бараке,
Какие там случались драки,
Как попадало мне порой!
Но всё ж ворьё меня любило,
Оно меня почти не било,
И кличку я имел Герой.
Когда я закончил чтение и вернулся на место, то услышал, как кто-то, волнуясь, шепнул мне из-за спины: "Какие великие стихи!" Я оглянулся: за мной стоял замечательный русский бард Александр Васин. А великие стихи заканчивались так: