Газета Завтра 891 (50 2010)
Шрифт:
Извечные вопросы жизни и смерти — на эту тему вряд ли можно сказать сегодня нечто принципиально новое — на этот раз обретают кинематографическую "плоть" в практически безупречной фреске. Фильм выпустили малоизвестные американские студии. Пока еще слишком тактичные, чтобы диктовать продюсерскую волю творческим замыслам "не раскрученного" режиссёра. В результате получилось авторское кино в лучшем смысле этого слова. Лишённое намёка на артхаус. Лента балансирует на стыке времён — между прошлым и настоящим — и кажется подчеркнуто несовременной. И сознательные отсылки к фильмам, уже ставшим легендой, демонстрируют отличный художественный вкус. К примеру, сумеречное настроение фильма, мальчик-герой и кладбищенский фон сразу вызывают в памяти другой знаменитый кинодебют — "Фантазм" (1979) Джона Коскарелли. Есть нечто неуловимо общее у героя Лиама Нисона и Ангуса Скримма, сыгравшего в "Фантазме" зловещего Верзилу — пришельца из иных миров, обитателя кладбищенских склепов.
По форме "Жизнь за гранью" приятно удивляет тем, что оказывается близка итальянскому "жёлтому" фильму 70-х — джалло, названного так по аналогии с жёлтой прессой и чаще всего ассоциирующегося у зрителя с обилием кровавых сцен. Но в данном случае лента Агнешки Войтович-Восло скорее "дышит в затылок" изящным фильмам Пупи Авати "Дом со смеющимися окнами"(1976) и Франческо Барилли "Аромат дамы в черном" (1974). Там предметом вглядывания была не живописная во всех подробностях расчленёнка а-ля Марио Бава и Дарио Ардженто, а сама мистическая аура загадки и ужаса.
Не стоит забывать и о том, что в данном жанре одно из важнейших мест отдано изобразительному ряду. Коротко говоря, джалло — это своего рода живопись, пример художественного перфекционизма. И здесь необходимо особое чутьё — пройтись по тонкому мостику, не оступившись в пропасть эстетствующей патетики, способной поглотить ни одно изначально верно задуманное начинание. Агнешка Войтович-Восло счастливо избежала падения. До своего первого полнометражного фильма она уже успела прогреметь на фестивале в Санденсе получасовой постапокалиптической короткометражкой "Паштет", закончить нью-йоркскую киношколу и попасть в список "25 новых лиц независимого кино", составленный журналом "Filmmaker". Сценарий к "Жизни за гранью" она написала сама, в соавторстве с мужем. И это тот самый редкий случай, когда драматургия и режиссура успешно творят алхимию без оглядки на навязанную извне цензуру. Подобные ленты попадают к нам в прокат не часто.
С европейским триллером 70-х фильм роднит не только готическая атмосфера, но и медленное вдумчивое повествование — как раз то, от чего нас планомерно отучают новые времена. Жаль, что, скорее всего, картина рискует потеряться в тени других, более громких премьер декабря — ей-богу, она этого не заслуживает.
Надежда, что "Жизнь за гранью" привлечёт и потянет в кинотеатры не столько любителей мистических тайн, сколько поклонников Кристины Риччи, вполне оправдана. Сегодня как никогда становится ясно, что актриса легко может стать современной версией незабываемой Мимси Фармер, которая в период своего "итальянского" периода — кинодива была замужем за итальянским сценаристом — выступала героиней ряда фильмов джалло. Её фарфоровая хрупкость, казалось, осталась в прошлом как предмет ценного антиквариата. И казалась безвозвратно утерянной в наши дни.
В 1987 году Мимси Фармер получила в подарок от режиссёра Льюиса Клара посвящённый ей 10-минутный документальный фильм под чудесным названием "Её благоуханная эмульсия". Впоследствии критики писали, что Клар создал "самый пламенный образец некрофилии по еще живой актрисе". Агнешка Войтович-Восло сделала то же самое для Кристины Риччи. И за знакомыми нам с детства словами "Девушка и смерть" проступила новая реальность. Не романтическая сказка советского писателя о том, что любовь побеждает всё, а завораживающая инфернальной бледностью в меру нравоучительная история о том, что депрессировать без особых на то причин крайне опасно для здоровья.
function countCharacters { var body = document.getElementById ('gbFormBody') if (!body !body.value) return; jQuery('span#gbFormCount').html (body.value.length) if (body.value.length = 2500) body.value = body.value.substring (0, 2499) } setInterval (countCharacters, 500);
Фёдор Бирюков АПОСТРОФ
1
http://top.mail.ru/jump?from=74573
Юрий Мамлеев. Империя духа. Москва—Воронеж: TERRA FOLIATA. — 2011, 176 с.
Именно сейчас, когда пока ещё не случился Новый год, не ожили снеговики, а Дед Мороз по своему обыкновению не обманул, посмеиваясь в фальшивую огнеопасную бороду, доверчивых детишек и их суеверных родителей, мы можем заглянуть в будущее. Пока ещё на дворе лютует декабрь — потом будет поздно. Эту уникальную возможность подарил нам "великий и ужасный" Мамлеев.
Итак, если вы перевернете обложку "Империи духа" — приоткроете дверцу в Невозможное — то увидите будущее. Буквально. Год выхода книги — черным по белому: 2011. И сегодня, проживая всё еще в 2010-м, получается, что новый роман мэтра метафизического реализма — книга из будущего. Пускай не столь отдалённого, а ближайшего, но всё же… Опередить время хоть на малую толику — тоже захватывающее приключение, которое завершится на сей раз с последним ударом праздничных кремлевских курантов. Оливье, водка, поздравление президента и… надежды крошатся в салат. А после те, кому повезёт пережить очередную новогоднюю полночь, обнаружит, что в его руках — чудесный ключ, отпирающий двери в иные миры, "бесконечные уровни реальности". "Империя духа" — такой ключ. И формат издания подходящий: легко умещается в кармане любого путешественника по лабиринтам бытия, скитальца запредельных сфер.
"Когда на какое-то мгновение, будучи младенцем, я осознал, что со мной, то завыл. Потом озарение угасло, и я надолго стал, как все", — так началось земное существование главного персонажа романа — Александра Меркулова, московского эзотерика. Это существование в человеческом обличье — лишь одна из бесконечного множества жизней, если выражаться предельно упрощённо. В некотором роде "Империя духа" — метафизический путеводитель для того, кто не боится потеряться насовсем. Ведь следовать за Юрием Мамлеевым — дело очень небезопасное с точки зрения добропорядочного гражданина. Таинственный писатель даже отваживает случайных попутчиков, пугая их нестерпимым порой мраком обыденности. Бытовой ужас практически неизбежен при чтении Мамлеева. Этим серым ужасом испытывает он нас — проверяет, готов ли человек прорываться дальше, глубже, за грань. Если нет, лучше сразу же выкинуть книжку в мусорное ведро и отправиться за пивом…
Фирменный стиль Мамлеева — гностический лубок. Наивное бытописательство как бы "в общих чертах", карикатурно плюс универсальные шаблоны интегрального традиционализма, интеллигентный московский пересказ и без того достаточно общего, схематичного Рене Генона. С чёрным юмором, но без тени иронии, что радикально отличает метафизический реализм от постмодернистской литературы того же Пелевина, к примеру. А если так уж хочется аналогий, то формально "Империя духа" напоминает "Игроков Господа" австралийского фантаста Дамиена Бродерика — множественностью миров, поливариативностью реальности и другими элементами "неописуемого". Но, повторюсь, это лишь формальное и очень отдалённое сходство. На самом деле Мамлеев — реинкарнация Достоевского. Богоискательство в самых сумеречных пространствах, определённый литературный экстремизм, абсолютное, воинствующее русофильство и радикальный консерватизм — общие для обоих русских гениев характеристики. Правда, вещи, о которых Фёдор Михайлович писал с "надрывом", Юрий Витальевич рассказывает с мрачным хохотом. Но богоискательство и богоборчество (последнее скорее в ветхозаветном смысле), эти братья-близнецы, как и прежде, идут плечом к плечу, оставляя позади всё новые и новые горизонты, пожары сменяющих друг друга рассветов и закатов. "Здесь дьявол и Бог соседствуют рядом на одной скамеечке"! "Бунт против всякой завершённости — явный признак русской души", — утверждает Мамлеев.
Мамлеевские герои — натуры метущиеся, сомневающиеся, неистовые. Единственное, пожалуй, в чём они уверены абсолютно, так это в том, что сами собой являются именно русскими людьми. Есть Россия. Россия духа. Россия Вечная. Есть Бог. Господь. Абсолют. На счёт всего остального можно спорить, жаждать истины, искать прозрения. Зачем? Чтобы "осуществить невозможное", "перейти черту". Что может быть проще? Лишь Вечная Россия стоит между Абсолютом и Бездной. На этой элементарной, но непостижимой для большинства мысли строятся вся мамлеевская метафизика, весь его хохочущий Космос.