Где сидит фазан
Шрифт:
Народ там обитает такой же маргинальный. Заводчане на сельхозработах, шабашники, молодые учителя. Хотя какие они, к чертям, молодые? Вон историк Николай, почти сорок мужику. Учительствует давно. Пользуется, как говорят завистники, дешёвым авторитетом, руководит школьным ВИА и баскетбольной секцией. При этом росту он совсем не гренадерского. Коренаст, ухмыльчив. Напоминает одного киноартиста, игравшего при соцреализме хитрожопых деревенских умников. Выпивает регулярно, но без спешки. Разведён.
Рядом, в шестой квартире, затаился биолог Георгий Ильич. Пятидесятилетний, незаметный, лысина, толстые стёкла очков. От школы его мутит
Вечерами историк навещает коллегу. Ему охота поговорить и выпить разведённого спирта. Рядом с деревней — спиртзавод, где у Николая всё под контролем. Жаль, собутыльник из Георгия неважный: у него был инфаркт. Одно время Николай ходил в соседний подъезд к учителю английского Ивану, человеку действительно молодому и в школе недавнему. Но затем у беременной жены Ивана стал портиться характер. Николай отнёсся с пониманием. Это у них всегда так: месяце на пятом звереют, a потом — ничего.
И вот Алёна родила, но оставалась пока в больнице. Законный повод устроить мальчишник, — решил Николай. Иван моментально согласился. Позвали Георгия Ильича, физрука Толика. Из города подтянулись бывшие сокурсники Ивана — Андрон и Фома. Фоме не хотелось ехать с Андроном, как чувствовал — выйдут проблемы. Не человек, а ходячий трабл — большой, шумный, везде с ним тесно. Начнёт в электричке травить похабные анекдоты — слышат оба тамбура.
И начал, кто бы сомневался. Анекдоты были старые, на тему голубых — она его по жизни волновала. Андрон изображал героев в лицах, находя это дико смешным. На приятелей косились.
— Сидят два гомика в землянке, — Андрон, «подкрасив губы», запищал фальцетом: «Дорогой, кажется, немцы в атаку идут». — «А они красивые?» — «Ой, нет, страшные». — «Ну тогда, огонь!» Ха-ха-ха-ха! Или вот: молодожёны, первая брачная ночь, все дела. Он: «Киска, у тебя до меня парни были?» — «Нет…» — «А у меня были!»
— Что за мерзость, прости-господи, стыд какой, — не выдержала бабка с рюкзаком.
— Стыдно, у кого видно, — весело откликнулся Андрон, — а у кого болтается — не считается!
Явился на вокзал уже хороший, — сообразил Фома. Зачем вообще бухать, если дури природной с избытком? Но это был, конечно, риторический вопрос. Андрон находился в той фазе жизни, которую называл Flucht aus dem Zoo, или побег из зоопарка.
Раз в полгода Андрон убегал из дома, точнее, от сумасшедшей мамаши. Та его вычисляла рано или поздно. И, вернув к семейному очагу, мудохала подолгу чем-нибудь тяжёлым. «Вот те, сучий потрох! Вот те, мразь! Нагулялся, вошь лобковая?!» Андрон, бугай под метр восемьдесят и столько же в диаметре, защищал голову: «Ну хватит, мам. Заканчивай, мам…» Он знал, что экзекуция неотвратима, поэтому на воле распахивался душой.
Однажды Андрон Воеводин показывал друзьям фотоальбом. Из мутных окон в прошлое глядел задумчивый толстый ребёнок. Казалось, он удивляется, всматриваясь в Андрона сегодняшнего: как из него получился такой неадекват? Лёха Фомин не удивлялся. Он дважды общался с мамой Андрона и больше точно не хотел.
В детстве у Фомы была книжка «Рейнеке-лис» с жутковатыми,
Мать Андрона ненавидела Фому. Это чувство распространялось и на других приятелей сына, однако Фома всегда имел бонус. Кроме того, она ненавидела соседей, товарищей по работе, бездельников из ЖЭКа, продавцов, звёзд эстрады, геев, евреев, антисемитов, диссидентов и коммунистов. Словом, тех, кто находились в поле зрения. Часто там находился Андрон. Мама его, впрочем, и любила тоже, но с оттенком психического расстройства. Незаметно ушлёпок-сын заменил ей мужа-подкаблучника. И когда он это осознал, исправлять что-либо стало поздно.
В школе его, конечно же, дразнили — батоном и гандоном, но издалека. Андрон мог долго терпеть и вдруг наотмашь смазать обидчика по уху, а рука у него с детства была чугунная. Как большинство изгоев, Андрон любил читать. На уроках литературы отдыхал, немецкий считал забавой. Язык Гитлера и Канта увлёк его своей организацией. Усвоил правила — а дальше всё легко. В жизни правил не хватало. Материнская ласка или визг были не особенно привязаны к реальности. Обычный сюр, ко всему человек привыкает.
В десятом классе его ограбили. Трое обдолбанных гопников показали нож в сортире ЦУМа. Андрон отдал сигареты и деньги. Затем проследовал в ментовку за углом, где толково описал шпану. И даже вызвался помочь при задержании. Их взяли минут через пять. Крупный, мрачноватый юноша понравился блюстителям закона.
— Хочешь к нам внештатником?
— Хочу.
Шесть лет безвозмездной помощи милиции затейливо дополнили семейное воспитание. Андрон постиг основы боевого самбо. С удовольствием мочил подонков общества: алкашей, нарков, гопоту. Освобождал их от сомнительно добытого имущества. Перестал бояться кого-либо, мама — не в счёт. А главное — увидел себя личностью высокого полёта. В смысле, многих имеешь, а тебя — почти никто. Плюс квасить стал всё, что горит.
Выпивал он так. Месяцев шесть-семь — вообще ни капли. Друзья привыкли, если вдруг застолье, Андрону — лимонад. Причём он с него дурел, использовал резервы организма. Потом как будто таймер сигналил в голове. И уходил Андрон в запой, бессмысленный и беспощадный. Недели две скрывался по тусовкам, а мать его искала. На каком-то этапе её больную голову осенила идея — в загулах сына виноват Фома.
Фома долго не подозревал, что назначен крайним. Выяснилось это следующим образом. Как-то, ещё студентами, плотно зависли у Ивана, он тогда был холостой. Андрон не участвовал. Точнее, забежал накоротке с бутылкой водки и фрагментами скумбрии в пакете. Рассказал невнятную историю. Якобы он в скверике кому-то не понравился. Или ему кто-то. Пришлось чуток отремонтировать им фейсы. Жаль, рыба потеряла вид, но мы её не замуж выдаём, наливай, короче, в темпе, пацаны. Выпил граммов триста, закусил и шпацирен-марширен. У Ивана оставаться — риск.