Где ты теперь?
Шрифт:
Мы поехали домой, и я был счастлив.
Безумно счастлив.
Я в любое мгновение мог взорваться.
Подходящий момент для снимка на пленку «Кодак».
Однако я не заснул. По пути домой мне удалось не заснуть, я открыл окно, потому что было еще не очень холодно, и, положив голову на стекло, смотрел на темные горы и по-прежнему ясное небо. И все в этой крошечной стране казалось мне бесконечно большим. Со всех сторон меня обступали ровные, поросшие травой горы, слышалось пение ночных птиц, которые, может, летели из Норвегии, заблудились и думали теперь, что они в Исландии или,
Дорога до Гьогва, который находился практически на другом конце страны, заняла целый час. Заняться мне было особо нечем. Сидел я молча. Меня приняли в команду, и я начинал к этому привыкать. За время нашего долгого возвращения в голове у меня мало-помалу прояснилось, технические неполадки были улажены, и одновременно с этим тревога, которую мне целый вечер удавалось сдерживать, вернулась, вползла в окно, и хотя я его сразу же закрыл, она все равно угнездилась у меня в голове, как какая-то мудрая сова, которой приспичило беспрерывно напоминать мне во что бы то ни стало, какая она удивительно умная.
– Спать? Но мы же не пойдем сейчас спать? Так же нельзя! – так сказала Эннен, когда мы, вернувшись домой, растерянно остановились в гостиной и Палли решил пойти спать, он устал, у него был долгий рабочий день.
– Но, Палли, ты только посмотри в окно, – говорила Эннен, – ты разве не видишь, какая погода сегодня? Разве часто здесь такое бывает? Да если и бывает, то только на пару часов! А так – почти никогда! – Я тоже чувствовал усталость, мышцы ныли, в горле першило, но голове спать не хотелось, поэтому я поддержал Эннен, и Анна тоже, ясное дело, завтра ведь торопиться некуда. Хавстейн молча прошел на кухню, чем-то застучал там и вернулся с бутылкой вина, что вызвало бурный восторг. Улыбнувшись, Палли повторил, что устал.
– Я правда утомился, поэтому все же пойду спать, – сказал он и пошел на второй этаж. Я слышал, как скрипят ступеньки, и их скрип показался мне вдруг таким знакомым, будто все эти годы я слышал его каждый день.
Мы сидели в громадной гостиной с четырехметровым потолком, на огромных креслах и диванах, и казалось, что Эннен повсюду: она постоянно вскакивала и подбегала к музыкальному центру, ставила нам диски «Кардиганс» – «Эммердейл», «Жизнь», «Первая группа на Луне» и «Гран туризмо», а некоторые песни, самые лучшие, которые она знала наизусть, прокручивала по нескольку раз. Открыв вино, Хавстейн принес нам три стакана. Я с трудом удерживал голову, она вдруг стала необыкновенно тяжелой, слишком много хлама в ней было набито, и слишком много свежего воздуха. Рядом со мной на коричневом диване сидела Анна. Хавстейн отодвинул в сторону одно из кресел, Эннен то и дело вставала посередине или начинала расхаживать по комнате, подпевая или покачивая головой, в такт или не в такт.
– Тебе нравятся «Кардиганс»? – спросил Хавстейн.
– Да. Неплохо играют, – ответил я.
– Она
– Ага, – ответила Анна, улыбаясь Эннен, которая стояла у колонок и вслушивалась в голос Нины Перссон, – кроме «Кардиганс» для нее музыки не существует.
– Вроде как музыкальный аутизм, – сказал я.
Анна рассмеялась, да так, что вино полилось у нее из носа и закапало на светлую скатерть, а Хавстейн, прикрыв рукой свой стакан, придвинул его к себе. Не знаю уж, почему это их так насмешило.
Поставив «Нью-йоркскую кукушку», Эннен отошла от проигрывателя и уселась к нам на диван:
– Вы о чем говорили? А, Матиас?
– Человек дождя… – Хавстейн потянулся, не знаю почему; было уже очень поздно или, скорее, рано, – это как посмотреть.
– Хавстейн и Анна говорят, что ты слушаешь только «Кардиганс», – объяснил я.
– «Зэ Кардиганс», – поправила она, – и что из того?
– Да нет, ничего. Просто, по-моему, это немного… необычно.
– Что?
– Ну, что ты слушаешь только одну группу.
– Тебе бы основать свою армию поклонников «Кардиганс», – предложил Хавстейн серьезно, но все еще слегка усмехаясь, как школьница, – ведь фанаты «Кисс» создали же свою.
Эннен разозлилась и, повысив голос и показывая пальцем на Хавстейна, сказала:
– Да зачем мне слушать какие-то другие группы, если все, что мне нужно, есть у этой? Я слушаю только «Зэ Кардиганс», и все, что мне нравится, у них есть, так что в этом плохого? Что плохого, а?
– Ничего, – спокойно ответил Хавстейн.
– Они действительно настолько прекрасны?
– Даже лучше! – И, обращаясь к Анне, добавила: – И неправда, я не всегда слушала только их. Не всегда! Мне раньше нравился Принс. И Майкл Джексон. И «Депеш Мод». И другие. А сейчас остались только «Зэ Кардиганс».
– А как же «Зэ Битлз»? – поинтересовался я.
– Ну, не-ет.
– «Радиохед»?
– Нет.
– А Бьорк?
– Бьорк? – Она задумалась. – Нет, больше нет. Но вот раньше я «Кукл» очень любила.
– Разве тебе никогда не надоедает? В смысле, слушать одни и те же песни?
– Нет. Правда не надоедает. А зачем тогда покупать диски, если ты потом бросишь их слушать. Я люблю «Зэ Кардиганс», и они мне не надоедают.
– Зато нам надоедает, – засмеялся Хавстейн. – Господи, да я не знаю, сколько раз мне хотелось спрятать все эти твои диски!
Эннен в упор посмотрела на него:
– А знаешь, что я тогда сделаю?
– Да.
– А что ты тогда сделаешь? – спросил я.
Анна рассмеялась.
– Мне даже думать об этом страшно, – ответил Хавстейн.
– И правильно, – сказала Анна.
– Знаете, – сказала Эннен, – «Зэ Кардиганс» – это одно, а вот то, что Хавстейн слушает, – это вообще катастрофа!
– Вот именно, – подтвердила Анна, поднявшись. Она подошла к маленькой стопке дисков. – Эннен, ничего, если я?..
– Давай.
Анна выключила музыку и поставила другой диск. Через несколько секунд из проигрывателя полилась какая-то мелодия, напоминающая одновременно танцевальное буги, блюз и кошачий концерт. Я понял, что когда я пролеживал неделями наверху, то слышал вовсе не радио, а эту мелодию.