Где ты теперь?
Шрифт:
– Пепсиккола или кокаккола? – спросила продавщица.
– Кокаккола, – ответил я, подхватил бутылку и вышел. Выходя, я попытался пошире открыть дверь, чтобы свежий воздух добрался и до продавщицы, стоявшей там в ожидании заказа новой порции хот-догов, или в ожидании лучших времен, или, может, старых добрых деньков.
Сидя в машине, мы ели сосиски, совсем как дети в походе. Палли рассказывал, как идут дела на кораблях, и отвечал на вопросы, которые ему задавала Анна. Окна мы опустили – денек выдался неслыханно теплым, наверняка больше двадцати градусов, а такое тут нечасто бывает. Здесь, как правило, облачно и так сыро, что окна в машине нужно держать чуть приоткрытыми, чтобы согнать изморось, покрывавшую окна всего за пару минут. По всей стране частенько расползался туман, сливавшийся с низкими облаками, и стоило на тридцать метров подняться в горы, как мы уже исчезали в белоснежной пустоте, и не то что ограждения – даже рук было не видно. И наверное, это и осталось самым ярким из моих воспоминаний о том времени: эти наши долгие поездки сквозь туман, когда сидишь в машине, не можешь ничего разглядеть,
Из Коллафьордура мы отправились в Торсхавн. Проехав по основной трассе, мы уже приближались к туннелю, когда Хавстейн наклонился вперед и шепнул что-то на ухо Эннен, после чего та резко сбавила скорость на повороте. Молча повернувшись, Хавстейн кивнул мне, и я начал озираться по сторонам. Сперва я не понял, о чем это он, поэтому сначала я просто высматривал что-нибудь достойное внимания. Ничего. Горы. Фьорд…
– Ты это помнишь? – спросил он, показав на маленький пятачок по правую сторону от дороги.
– Что именно? – переспросил я.
Эннен еще немного сбавила скорость, но мне по-прежнему было непонятно, что же я должен увидеть.
– Ты здесь уже бывал.
– Да ну?
– Здесь я тебя той ночью и нашел.
И тут я узнал это место. Автобусная остановка с длинной скамейкой. Дорога. Дорожные ограждения. Сейчас все вокруг казалось таким красивым. Может, немного скучным, но все равно красивым. Место как место. Так это здесь я лежал, уткнувшись лицом в стену. Это здесь я валялся, не отдавая себе отчета в том, где нахожусь. Здесь мне хотелось исчезнуть и никогда не возвращаться. Я тут почти утонул. Превратился в цветы. Эннен опять прибавила скорости, и я повернулся, провожая взглядом остановку, пока та совсем не исчезла из виду. Вынырнув из туннеля, мы повернули к городу, оставив слева Калдбаксботнур и Калдбаксфьорд. Окна были опущены, и в салон врывался ветерок, разгонявший дым сигарет Палли, который сидел на заднем сиденье, зажатый между мной и Хавстейном. Дороги казались мне знакомыми, хотя пейзаж здесь был довольно однообразным: зелень и сырость, так что мне захотелось прилечь где-нибудь на холме. Трава была очень влажной, и казалось, водой с нее можно напиться, втянуть в себя ее влагу, не думая о том, что она может оказаться грязной, со ртутью и отходами тяжелой промышленности. Мне захотелось лечь там и дождаться дождя, который непременно начнется, вопрос только – когда.
Мы доехали до городского центра, оставив позади полицейское управление на улице Йонаса Бронксгета. Не знаю, как точнее выразиться, но я чувствовал, что уже бывал здесь раньше, уже ходил по этим улицам, мы были здесь вместе с Йорном, Роаром и той, другой, группой. Это с ними ходил я по этим дорогам, и было это в первый день по приезде. Тем не менее из этой истории я себя стер и так и не смог вспомнить ни чем мы занимались, ни что из этого всего вышло. По Эфферсеегета мы доехали до супермаркета, Хавстейн пошел за сигаретами, а я воспользовался случаем и заскочил в банк. В кошельке у меня по-прежнему лежали пятнадцать тысяч норвежских крон, неизвестно как там оказавшихся. А операционистку в банке это и вовсе не интересовало. Она послушно и умело разменяла деньги, выдав мне взамен фарерские купюры, а я, поблагодарив ее, засунул их в кошелек и вышел на улицу, к остальным.
Потом мы отправились в «Кафе Натюр».
Находилось «Кафе Натюр» на Аарвегур, 7, недалеко от порта. Оно было неплохое, часть посетителей составляли пропитые морские волки, наваливавшиеся прямо на столы, отчего получались вроде как естественные перегородки между обычными молодыми завсегдатаями кафе. По вечерам же «Кафе Натюр» превращалось в самый что ни на есть модный бар в Торсхавне, куда можно было зайти послушать какую-нибудь молодую группу, выступающую на крошечной сцене посреди зала. Располагалось кафе в старом темно-коричневом деревянном домике, и интерьер его тоже был вроде как коричневым. Или зеленым. В зависимости от того, как посмотреть. Крыша домика поросла травой, под которой кафе будто пыталось спрятаться. Внутреннее же убранство «Кафе Натюр» отличалось тем, что невозможно было понять, действительно ли все сделано из естественных материалов, или же это просто-напросто пластмасса и стекло. Перекладины на потолке и стенах издавали такой удивительны звук, что казалось, об этот звук можно удариться, и такое порой действительно случалось. С другой стороны, этот звук никого не напрягал. Все время, что стоял этот дом. А стоял он долго. На втором этаже людей было не так много, там, в зале, стояло всего несколько привинченных к полу столов, а перила не давали фарерцам сваливаться на первый этаж, зато предоставляли возможность посетителям с первого и второго этажей переговариваться или, если те, со второго, были еще в состоянии, перекрикиваться и махать руками.
Нам достался столик у лестницы на втором этаже, вечер только начинался, до полуночи здесь было довольно безлюдно, и мы беспрепятственно проходили мимо столиков, подходили к бару и брали пиво – «Фарейа Бьор», и только его. По-моему, оно мне понравилось. Тот вечер я запомнил лучше всего: как мы в первый раз сидели в «Кафе Натюр», я все еще чувствую усталость, меня по-прежнему охватывает паника и начинает тошнить, это будет продолжаться несколько месяцев, такое за один день не проходит, однако я уже замечаю, что теперь реальность ускользает от меня все реже и реже. Теперь я могу немного расслабиться, напряжение в плечах исчезло, мне кажется, дело пойдет на лад и все образуется. Так оно и случилось – кусочки, из которых состоял мир, вновь начали складываться,
47
Современная норвежская музыкальная группа.
Мы просидели в «Кафе Натюр» до поздней ночи. Пили пиво, разговаривали, я до этого в жизни столько не говорил, у меня даже в горле запершило, но рассказывал я в основном правду. Слова хлынули из меня потоком, наверное, в тот вечер я слишком уж много болтал, но мне было все равно, я только отметил, что мне нравится сидеть вот так и рассказывать и что все, что я рассказывал, было довольно занятным. Я говорил о Ставангере, о Хелле, о своем пении на рождественском балу много лет назад, о том, как мы с ней начали встречаться, как я забросил снежок на школьную крышу, во второй раз в жизни, хотя до этого я много лет пытался, каждый раз, когда во время снегопада проходил мимо школы. Я рассказал, как мой отец ждет научных журналов и боится, что вот-вот надо будет выплачивать крупные страховые суммы, как мама занималась синхронным плаванием и помогала детям, о Йорне и Роаре, о полете на Луну и Олдрине, вечном полузабытом номере два, рассказал о зонде «Вояджер», который все дальше и дальше удаляется во Вселенную и несет послание от землян кому-то неведомому, рассказал о поездке в Кьераг и о бесследно исчезнувшей работе. Они сидели вокруг – Анна, Эннен, Хавстейн и Палли, такие изумленные, будто не верили, что я, наконец, заговорил, а может, мне самому не верилось, и тем не менее, осипший и счастливый, я говорил в надежде, что теперь меня уже не остановить, что бар никогда не закроется и нам не придется вставать и ехать домой. Я говорил, а они спрашивали, про Ставангер, например, потому что Анна туда много лет назад ездила на конференцию по выращиванию семги, что ли, уж не помню точно. И я рассказал о нашей группе, о том, что «Перклейва» и «Культа Битс» должны были выступить на концерте здесь, на причале, а Анна и Эннен сказали, что были на этом концерте, видели Йорна и что сыграли они хорошо, действительно хорошо, и звук был замечательным. И я обрадовался, обрадовался за Йорна, обрадовался, что они и без меня обошлись и что цепочка не разорвалась, хотя ее слабейшее звено не выдержало. А Эннен спросила меня о Хелле – как та выглядела, что любила, как она меня бросила и что я чувствовал. Я умолчал только о том, что не знаю точно, как оказался в ту ночь на Хвитансвегуре. И почему лежал прямо посреди дороги. И что почти ничего не помню из того, что произошло на корабле по пути из Бергена.
Когда перевалило за полночь, в баре вдруг началась настоящая суматоха. Сюда словно устремился весь город, все будто посмотрели на часы и решили, что пора этот бар брать штурмом. Всего за несколько минут туда набилась тьма народу, и нам пришлось теснее придвинуться к столу и покрепче вцепиться в кружки, чтобы пиво не расплескалось. Была пятница, и одна из местных групп, собравшись покорить мир, уже установила оборудование и понажимала на все кнопки. А потом женщина начала петь. «Крэнберрис». Звучало это как помесь Бьорк и «Моторсайко», но пела она красиво, пританцовывая на сцене и вскрикивая в микрофон. Она казалась мне красивой и доброй, но, с другой стороны, в тот вечер мне все казались ангелами. Хавстейн наклонился ко мне.
– Слейпнир, – сказал он.
– Чего? – Из-за шума я не расслышал.
– Они называются «Слейпнир», – повторил он, – потрясающе играют.
– «Слейпнир»?
– Ага.
Больше мы не разговаривали: грянула взрывная версия «Я наложил на тебя заклятье» Мэрилина Мэнсона, в зал будто ворвался вихрь, со второго этажа полился пивной дождь, а над баром под оглушающий шум замигали лампочки. Анна и Эннен вскочили со стульев и, протиснувшись сквозь толпу, подобрались поближе к сцене, где нашли крошечное местечко и стали танцевать, совершенно не попадая в такт – совсем как тогда, на Фабрике, – но здесь это смотрелось даже почему-то красиво. Или может, это из-за пива. Так сразу и не скажешь. Кивая мне, Хавстейн улыбался, а Палли сидел по-прежнему спокойно и неподвижно, как индейский вождь, тихонько постукивая в такт по столу, курил в духе героя вестернов и смотрел на Анну и Эннен, исчезающих и появляющихся в толпе других посетителей, толпе, которая из танцующих людей мало-помалу превратилась в пульсирующий комок, такой разгоряченный, что пар оседал на окнах и в кружках, а я снял свитер и остался в белой футболке. К моему удивлению, оказалось, что на ней большими синими буквами написано: «Please Take Me Home». [48]
48
«Отведи меня, пожалуйста, домой» (англ.).
Из «Кафе Натюр» мы поехали в ночной «Клуб 20», рядом с кинотеатром, где все происходило как в каком-то ускоренном кино, и, распрощавшись в половине пятого, отправились домой. В ушах у меня звенело, и я с трудом разбирал, что мне говорят. Обращаясь ко мне, Анна и Эннен старались произносить слова громче и отчетливее, когда мы шли по городу, они с двух сторон поддерживали меня, а Хавстейн с Палли шли позади. Последний месяц я плохо питался, да вообще почти не ел, поэтому мне казалось, что земля начала крутиться в другую сторону, и Анне с Эннен пришлось поддерживать меня всю дорогу до супермаркета, рядом с которым мы оставили машину, а потом меня затолкали на заднее сиденье, где я уткнулся лицом в стекло, отчего на нем остались отпечатки моих щек и губ. Машину вел Хавстейн. Он никогда не пил пиво – только газировку и воду. Так уж оно сложилось. Доктор Драйвер.