Где ты теперь?
Шрифт:
Не важно, о чем именно я писал, в основном я рассказывал, почему решил уехать на лето домой, и объяснял, что иногда такое полезно – надо просто вернуться к началу, хотя за это и не платят. Написал – надеюсь, что у него все в порядке и что он нашел новых друзей. И опять обещание. Я пообещал, что вернусь и приеду к нему в гости. Осенью. Возможно, ждать осталось не долго.
В последующие недели я заметил, что отражение в зеркале вновь становится похожим на меня. Раз в неделю, а может, чаще я звонил домой, раз в две недели заезжал, если было удобно. Воскресные ужины. Работал я у Гуннара, который жил по соседству, водил трактор, красил амбар, убирал в хлеву, помогал, когда требовалось. Гуннару было шестьдесят, и это хозяйство досталось ему от родителей, когда ему
В конце концов Йорн позвонил сам. Произошло это в начале сентября, в пятницу, и когда я услышал его голос, меня тут же начала мучить совесть. Я мог бы поклясться, что он заметил это, как только я сказал «привет», и тут уж Йорн не мог этим не воспользоваться.
– Так ты жив еще, – спокойно сказал он.
– Да, только смеяться больно, – ответил я, пытаясь пошутить. Не вышло.
– И давно ты окопался в Йерене?
Я ожидал, что это будет совершенно по-другому. Сто раз прокручивал в голове наш разговор, каким он мне представлялся. Но Йорн инструкции не следовал.
– Несколько дней назад, – коротко ответил я.
– А может, несколько недель?
– Возможно.
– Я заеду сегодня. Часов в семь.
Я на нашелся что ответить. Йорн положил трубку, и мне оставалось лишь ждать и варить кофе, хотя я знал, что он приедет не кофе пить.
В ожидании я бродил по гостиной. Вот она, возможность исправить ошибки и начать все заново. Я надеялся, что он войдет, сядет на старый стул и польется непринужденный разговор, прямо как до моего отъезда. Я хотел, чтобы ничего не изменилось, как прошлогодняя пыль на подоконнике. Однако все меняется. Горы двигаются, материковые плиты смещаются, а старая дружба ржавеет под дождем.
Когда часы показывали пять с половиной минут восьмого, Йорн указательным пальцем ткнул меня в грудь. По этому жесту я скучал, в надежде, что этим пальцем он будет бесконечно набирать мой номер. Однако в этот раз я не знал, к чему этот жест приведет, и испугался.
Все так хорошо началось. Началось, как и должно было. Язвительный тон, который я услышал по телефону, пропал, и внешне казалось, что все по-прежнему, однако, как только он разулся и зашел в гостиную, я в глубине души понял, что этот разговор может стать последним.
Йорн не спрашивал о Фарерах. Он не просил объяснить, почему меня так долго не было и почему я больше года ему не звонил, и тем не менее я знал, что рано или поздно он об этом заговорит. Мы побеседовали про Йерен, про новый диск «Перклейвы», который довольно хорошо продавался, мы говорили словно с набитым ртом, только вилки с ложкой не хватало, немного повспоминали старые добрые деньки, однако мы не до конца понимали друг друга, будто бродили в потемках, хотя так и должно было быть. Мы оба почувствовали облегчение, когда Йорн предложил съездить в «Чекпойнт», доехать до Ставангера, выпить там по старинке пивка по случаю пятницы, и я ответил: «Ну, ясное дело, давай съездим».
Целый час на машине.
Когда мы в десятом часу зашли в «Чекпойнт Чарли» на Недре Страндгате, там уже была тьма народу. По пятницам пиво продавали дешевле, народ выползал из нор и прилипал к стульям и барной стойке. Тут собирались все привидения недели. Отыскав маленький столик в самом углу, я уселся за него, а Йорн отправился за пивом. В другом конце зала я, как всегда, заметил пару знакомых лиц. «Чекпойнт» оправдывал свое название. Хочешь знать, что сталось с твоими старыми приятелями, друзьями и одноклассниками? Хочешь узнать поближе продавцов из «Хеннес энд Мауриц», которые выбивают тебе чек и складывают твои покупки в пакет? Тогда ступай в «Чекпойнт».
Я отметился.
Я был на месте.
Среди людей.
Вернулся Йорн с двумя кружками пива, мы сидели за столом и не могли придумать, о чем бы поговорить. Дребезжали колонки, а бармен ставил старые записи «Гарбедж», чьи тексты давно уже были забыты. Народу набивалось все больше и больше, и воздух становился влажным и тяжелым. Постепенно к нам подтянулись друзья Йорна, сперва Роар (он тоже не стал расспрашивать, что со мной произошло), а потом появились остальные, они уселись вокруг, и я оказался зажат между Йорном и бородатым длинноволосым парнем с трондхеймским говором. Я его сразу не узнал, но потом понял, что мы и раньше встречались, зовут его Йорген и он из другой группы, которая ездила с нами на Фареры, «Культа Битс». Говорил Йорген много и быстро, он был одним из самых приятных людей, которых я когда-либо знал. Он сказал, что вчера они и «Перклейва» выступили на Фолкене с таким концертом, что просто улет. Я почти допил третью кружку пива и наконец-то нашел что сказать. Повернувшись к Йорну и перекрикивая «Продиджи», спросил:
– Так вы вчера выступали? На Фолкене?
– А? Что?
– Вы вчера на Фолкене играли? – прокричал я.
– Ага, тебе надо было это видеть, Матиас!
– Ты бы хоть сказал, – произнес я, и только я это сказал, Йорн посмотрел на меня тем взглядом, которого я боялся. Будто он хочет убить меня прямо сейчас, отправить на тот свет и избавить от всех моих мучений или что-то в этом духе. Однако он лишь сказал:
– Ты же все равно не пришел бы, знаешь ведь.
– С чего ты взял? Может, пришел бы? – обиженно спросил я.
– Вот как?
– Что?
– Я думал, тебе плевать.
– Ты о чем это? – Я понимал, что ничего хорошего из этого не выйдет, но поделать ничего не мог.
– Ты знаешь, о чем я. Ты мне больше года не звонил! Чтобы узнать, где ты и что делаешь, мне приходилось звонить твоим родителям! Да на тебя вообще ни хрена нельзя положиться! Ты все время пытаешься улизнуть! Или просто исчезаешь! Зачем тебе все это? Это все из-за Хелле, да? Тебе все еще так хреново? Может, ты прекратишь наконец вести себя как сраный Курт Кобейн? Как она могла оставаться с тобой, если ты все время прячешься?
– Да что на тебя нашло?
– Нет, это на тебя что-то нашло, Матиас! Я тебя не узнаю. Ладно, слушай. Ты говоришь, что выступать с нами не будешь и петь не хочешь, хотя знаешь, что охренительно поешь! Ладно, не хочешь так не хочешь. Но ты-то что делаешь? На пароме до Фарер ты напиваешься как свинья и орешь на весь бар, что хочешь петь, что ты передумал и хочешь стать вокалистом! Я, ясное дело, обрадовался до смерти, черт, я же всегда хотел, чтобы ты с нами пел. И тут я говорю, что если ты выйдешь на сцену и споешь, то мы дадим тебе тысячу крон. Но нет, ты начинаешь торговаться, как сраная примадонна, тысяча крон – это тебе мало, и пять тысяч тоже мало, и десять мало, тебе надо пятнадцать! Мы скидываемся, складываем всю нашу наличку в конверт и отдаем тебе, потому что мне так хочется, чтобы и другие послушали, как ты поешь. Ты выходишь на сцену, поешь, как всегда, потрясающе, лучше голоса я не слышал, а потом ты словно спятил! Ты отказываешься вернуть деньги! Господи, Матиас, там же было пятнадцать тысяч крон, ты думаешь, нам деньги девать некуда? Чтобы просто взять и отдать тебе пятнадцать тысяч? Я же просто пошутил! Тысяча – еще куда ни шло, но не пятнадцать же! Вот черт. И что ты делаешь? Когда Кристофер пытается отобрать у тебя конверт, ты сбегаешь, выскакиваешь на палубу, а когда он бежит за тобой, ты бьешь ему прямо в рожу! Ты вообще знаешь, что он из-за тебя в больницу попал? Ему же всю рожу пришлось зашивать! Он на одно ухо почти оглох!