Где ты теперь?

Харстад Юхан

Вот и вся его история. Всё. Больше мы об этом никогда не говорили. Карл лишь повторил, что сказал за несколько часов до этого – я никому не должен ничего рассказывать. Я искренне пообещал ему это, хотя сгорал от любопытства: мне так и хотелось спросить, зачем он соврал Хавстейну. И еще мне хотелось спросить о Софии – почему он казался таким хладнокровным, когда она умерла, может, из-за того, что пережил прежде? Я даже было рот открыл, но не спросил. Потому что мне уже достаточно рассказали.

Пришел

ноябрь, он принес все, что и полагается. Узнав историю Карла, я стал лучше его понимать, словно теперь он начал вписываться в действительность. В какой-то степени мне было легче от понимания, что его болезнь серьезнее моей, будто я мог теперь заботиться о нем, а может, мне просто так казалось – возможно, он, живя со мной под одной крышей в доме на Торсгета, воспринимал меня так же. Мы начали лучше понимать друг друга, и каждый изо всех сил старался не растревожить другого. При Карле я никогда не упоминал о забое гринд, старался, чтобы он не наткнулся на фильмы или передачи о войне, если где-то проводились дорожные работы и асфальт бурили пневматическим буром, я заранее предупреждал Карла, чтобы он, внезапно услышав звук, не испугался. На ночь я включал ему свет. Чаще всего ужин тоже готовил я, стараясь, чтобы он ел как можно меньше жирного. Карл же в свою очередь старался облегчить жизнь мне. Он разрешал мне постоянно слушать альбомы «Кардиганс», которые достались мне от Софии, поэтому до самого вечера звуки шведской поп-музыки наполняли гостиную, а я сидел, прижавшись к колонкам, и, словно опытный археолог, пытался в музыке отыскать ее следы. Когда соседи принялись жаловаться, Карл купил мне наушники, так что я мог слушать музыку на полную громкость и никому не мешал. Еще Карл старался, как мог, подбадривать меня и говорил, что моя работа на Хвитансвегуре действительно важна, что корабль мы вот-вот достроим и что мне не из-за чего волноваться. Он напоминал мне звонить раз в неделю, по четвергам, в четверть восьмого, отцу и маме, и я звонил и говорил, что у меня все хорошо, жизнь продолжается. Про корабль я им ничего не сказал.

Жизнь в Торсхавне была не такой, как в Гьогве. Город напоминал мне Ставангер, севший после стирки в три раза. По вечерам после работы мы с Карлом стали ходить куда-нибудь, проводили много времени в «Кафе Натюр», где выпивали литры кофе или пива и где нас уже знали все официанты. Мы играли в боулинг или ходили в кино на Тингхусвегуре, нам, по большому счету, было все равно, какой фильм смотреть. Забредая на Нильс Финсенсгета, мы иногда заходили в «Манхэттен», если Карлу хотелось послушать живую музыку, а бывало, доезжали до «Бургер Кинга» рядом с торговым центром. Скучать нам не приходилось. Вообще. И еще мы разговаривали, и разговоры наши были похожи на бесконечные романы, которые начинались рано утром, продолжались, когда мы возвращались с работы, и тянулись до ночи, а потом будто застывали в ожидании следующего дня. Мы разговаривали о том, что, как нам казалось, должно произойти, о выздоровлении и о корабле, о том, что мы будем делать и куда поплывем. Сперва я считал, что Карл боится вновь выходить в море, но теперь казалось, что нет, сам он ничего не говорил, а я не спрашивал. В любом случае останавливаться было уже поздно. Первого апреля мы отправимся в путь, взяв курс, как мы вместе решили, на Гренаду или Тобаго, мы пойдем по следам Колумба и тогда не наследим сами. Мы научились правильно расходовать деньги, но нам все равно приходилось торопиться. Оставалось поставить корабль на воду, продолжать работу, и в конце концов все получится.

А потом выпал снег. Всего за пару ночей столько снега нападало! Перво-наперво за две недели до Рождества, в одну снежную субботу, перекрыли дорогу до Гьогва, и мы на три дня оказались отрезанными от мира. Мы бродили вокруг Фабрики и, в ожидании лучших времен, лепили снеговиков, а когда дорогу наконец расчистили, к

нам пробился почтальон, с письмом для меня. Я принес его на кухню и нетерпеливо разорвал конверт, недоумевая, кто же это додумался написать мне письмо. Я быстро пробежал его глазами.

Оно было от Софуса!

Получив письмо от меня, Софус написал мне из Торсхавна ответ на шести страницах и отослал его в Норвегию, в Йерен, откуда его переслали сюда. Свернувшись калачиком на диване, я читал письмо все утро, читал про жизнь в Торсхавне, про школу, про Оулуву, которая по-прежнему жила в Копенгагене и с которой Софус уже долго не общался, но у него, да будет мне известно, появилось множество других знакомых, в этом он преуспел, и еще недавно совсем рядом с их домом был забой гринд, написал он. И я подумал, что ведь тоже ходил туда, но тебя не видел, может, потому что не искал, а почему же я не попытался тебя найти? И тут мне в голову пришла мысль: тут нужен сюрприз!

Съезжу-ка я перед Рождеством в гости.

Счастливого Рождества и мира в доме.

Сев в машину, мы с Карлом помчались по холмам, покрытым проседающим снегом, и уже через полтора часа были в Торсхавне. Софус жил почти в самом конце Ландавегура, но мы с первой попытки отыскали его дом, позвонили и с нетерпением ждали, когда Оули откроет дверь.

– Матиас! – воскликнул он.

– С Рождеством!

– А ты не рановато поздравляешь? – Он высунулся наружу, словно пытаясь по погоде определить, какое сегодня число.

– Лучше перестраховаться, – ответил я, – Рождество всегда приходит неожиданно.

– Это верно.

Оули опять замолчал. Я воспользовался этим.

– А это Карл, – сказал я, и Карл с Оули пожали руки, – он приехал отовсюду.

– Вот как? – спросил Оули, а потом, обращаясь к Карлу, уточнил: – Правда, что ли?

– Карл говорит только по-английски. Вообще-то он изначально из Америки.

Тогда Оули заговорил на английском и вновь представился. На этот раз у него получилось лучше.

– Но вы давайте. Заходите. Сельма терпеть не может сквозняки.

– Кто ж их любит? – сказал я, и мы прошли вслед за Оули в прихожую, а потом в гостиную. Я заметил, что, переехав в новый дом, они обставили его так же, как было в Гьогве. Наверное, они перед отъездом перефотографировали все в их старом жилище. Я снова почувствовал себя дома. Усадив нас на диван, Оули позвал жену и сына, и сперва на втором этаже послышалась какая-то возня, а потом они бегом спустились по лестнице в гостиную, Сельма крепко обняла меня, познакомилась с Карлом и вышла на кухню сварить кофе, а затем ко мне подбежал Софус:

– Матиас!

– Привет!

Софус тоже крепко обнял меня. Не знаю, ожидал ли я такого.

– Я получил твое письмо, – сказал я.

– И я тоже твое получил.

– Я же обещал.

– Угу.

– Ну как, Матиас, – послышался с кухни голос Сельмы, – съездил в Норвегию?

– Да, – крикнул я в ответ, – но потом все равно вернулся. Здесь же самое лучшее место в мире.

Она не ответила, может, не расслышала.

– Почему ты так редко заходишь? – поинтересовался Софус.

– По-моему, я тебе больше не нужен, ты же стал совсем взрослым. Ты теперь ходишь в настоящую школу, и у тебя наверняка полно друзей. А может, у тебя и девушка есть?

– Ну уж нет!

– Ой, прекрати, Софус, – сказал Оули, – это же неправда.

– Нету у меня никакой девушки!

– А как же Анника?

– Анника очень хорошая.

– А кто такая Анника?

– Она мой друг!

Но мы настаивали на своем, ему, похоже, только этого и надо было. Анника была все равно что девушка, если учесть психологию двенадцатилетних. Софус рассказал, что она учится в параллельном классе, живет на Персконугета и играет в футбол лучше его. У нее очень длинные волосы, два брата, оранжевый велосипед с трехголосым звонком и целая куча дисков. А это много значит. Я перевел все это Карлу, и тот воодушевленно закивал.