Где ты?
Шрифт:
Войдя в бар, она энергично отряхнула свитер и джинсы, взметнув клубы пыли и сухой земли. Она заказала двойную порцию водки из сахарного тростника. Стоявший за стойкой мужчина взял бутылку и поставил перед ней. Смерив ее взглядом, он придвинул к ней стакан.
— Сама себе нальешь. Хорошо, что у тебя еще есть сиськи и длинные волосы, не то можно было бы подумать, что ты превратилась в мужика.
— И в чем смысл столь глубокомысленного замечания?
Наклонившись к ней, он вполголоса принялся ее поучать, желая придать своим словам тон дружеского совета:
— Тебя слишком часто видят с мужчинами, и не слишком долго с одним и тем же. Местные начинают о тебе болтать.
— И что же они говорят, эти самые местные?
— Не разговаривай
— Ах вот как! Когда вы шляетесь яйца наружу, то вы сердцееды, а если мы выставим грудь вперед, то мы шлюхи! А ведь чтобы мужик переспал с женщиной, нужно, чтобы эта женщина была в наличии.
— Не тревожь сердца женщин деревни, вот о чем я тебе твержу!
— У большинства из них если сердце и бьется до сих пор, так это отчасти благодаря мне, и я же их еще и раздражаю!
— Ни одна из них не просила у тебя милостыни, никто не звал тебя на помощь! Если тебе тут не нравится, возвращайся к себе. Посмотри на себя, ты вообще ни на что не похожа! Когда я думаю, что это ты маэстра, которая учит детей, то задаюсь вопросом: чему же они у тебя учатся?
Сидевший у стойки старик жестом велел ему замолчать, взгляд Сьюзен ясно показывал, что разговор зашел слишком далеко. Бармен решительно забрал бутылку и поставил на полку. Стоя к ней спиной, он заявил, что выпивка за счет заведения. Старик сочувственно улыбнулся беззубым ртом, но Сьюзен резко развернулась и пошла прочь. На улице она перегнулась через перила и выплеснула все содержимое желудка. Потом присела на корточки, чтобы прийти в себя. Возвращаясь домой, она запрокинула голову к небу, словно желая пересчитать звезды, но у нее закружилась голова, и ей пришлось остановиться. Совершенно обессилев, еле переставляя ноги, она доволоклась до крыльца своего дома.
10 мая 1978 года
Филипп,
этой зимой мы мало друг другу писали, бывают периоды более тяжелые, чем другие. Мне хотелось бы узнать, как ты поживаешь, как у тебя дела, счастлив ли ты. Твой плакат висит у меня над кроватью, я узнала вид на Манхэттен с наших холмов в Монтклере. Иногда я представляю себе, что один из маленьких огоньков — это свет в твоем окошке. Ты работаешь над каким-то рисунком. Проводишь рукой по взъерошенным волосам, как ты обычно делаешь, грызешь карандаш. Ты никогда не меняешься. Мне приятно видеть один из моментов нашего детства. Я действительно странный человек. Я скучаю по тебе, и мне так трудно в этом признаться. Ты правда думаешь, что любовь может пугать так сильно, что вынуждает бежать прочь? Мне кажется, я постарела.
Звуки моего дома будят меня по ночам и не дают снова уснуть, мне то холодно, то жарко, и каждое утро я просыпаюсь с тягостными мыслями о том, что не доделала вчера. Погода стоит хорошая, я могла бы описать все окружающие меня пейзажи, рассказать о каждой минуте моего дня, лишь бы рассказывать тебе о себе. Этим летом я прилечу с тобой повидаться пораньше, в середине июня, мне нужно сказать тебе что-то очень важное, что мне хочется разделить с тобой сейчас и всегда. А пока посылаю тебе мою нежность и поцелуи, береги себя.
2 июня.
Сьюзен,
а я скучаю по твоему голосу. Не утратила ли ты там свою привычку напевать? В твоем письме мне послышались грустные нотки. У нас лето в полном разгаре, и на террасах кафе полно народу. Я скоро перееду, забираюсь все выше и выше. Движение становится все интенсивней, а там я буду ближе к работе. Знаешь, здесь полчаса дороже золота. Все спешат, бегут, и практически невозможно остановиться на тротуаре — рискуешь быть затоптанным толпой. Я частенько задаюсь вопросом, не была ли ты права, отправившись жить туда, где воздух все еще пахнет воздухом. Должно быть, у тебя красивая жизнь, и я с нетерпением жду, когда ты мне о ней расскажешь. Я по уши в работе, но у меня есть для тебя хорошие новости по этому поводу. Что это за важная вещь, о которой ты говоришь? Я жду тебя, как всегда. До скорого.
Целую.
5
«Боинг-727» компании «Истерн Эйрлайнз» вылетел из Тегусигальпы в десять утра, с двухчленным опозданием в связи с неблагоприятными погодными условиями. Стоя в терминале, Сьюзен с тревогой смотрела на надвигающиеся грозовые тучи. Когда стюардесса наконец открыла стеклянные двери, ведущие на взлетное поле, Сьюзен вместе с другими пассажирами бежала к трапу самолета уже под дождем. Вырулив на взлетную полосу, пилот запустил двигатели на полную мощность, чтобы противостоять порывам бокового ветра, который буквально сносил самолет с трассы, Шасси оторвались от земли, и самолет стал поспешно набирать высоту, стремясь как можно скорее прорваться за облака. Пристегнутую к креслу Сьюзен нещадно трясло и мотало во все стороны. Так сильно ее не трясло, даже когда она на полной скорости неслась в своем джипе по разбитому проселку. Двигаясь на северо-восток, самолетик преодолел горные хребты, но по ту сторону гор гроза обрушилась на него с удвоенной силой.
В фюзеляж ударила молния, и в 10 часов 23 минуты «черный ящик» зарегистрировал голос второго пилота, сообщавшего воздушному контролю об остановке второго двигателя. Самолет стал терять высоту. У Сьюзен закружилась голова, и к горлу подступила тошнота. Она прижала руки к животу. Самолет продолжал снижаться. Три минуты, показавшиеся вечностью, потребовались экипажу, чтобы вновь запустить двигатель и начать набирать высоту. До самого конца полета в салоне самолета царила мертвая тишина, которая обычно воцаряется после пережитого страха.
В Майами Сьюзен пришлось нестись сломя голову, чтобы успеть на пересадку. Бежать по коридорам оказалось настоящей пыткой, ее рюкзак весил чуть ли не тонну, и очередной приступ головокружения вынудил ее резко остановиться. Отдышавшись, она снова ринулась вперед, но было уже поздно. Сквозь стеклянные двери ей осталось лишь наблюдать, как взлетает ее самолет.
Филипп на автобусе ехал в аэропорт Ньюарка, время от времени поглядывая в окно. У него на коленях лежал альбом. Сидевшая рядом с ним девушка наблюдала, как легкие прикосновения карандаша к бумаге рождают очертания женского лица.
Сьюзен вылетела следующим рейсом два часа спустя. Дурнота не отступала. Отодвинув поднос с едой, Сьюзен попыталась уснуть.
В баре ни души. Впрочем, как и всегда в предобеденное время, если только в городе не было какого-нибудь конгресса или же не начиналась пора отпусков. Филипп расположился за «их» столиком. После обеда бар снова опустел, и утреннего бармена сменил работавший днем. Дневной бармен узнал Филиппа и поздоровался с ним. Филипп перебрался за стойку поближе к нему и, слушая его болтовню, делал очередной набросок бара, шестой по счету в его альбоме, не считая того, что висел на стене над его рабочим столом в мастерской на Манхэттене. Закончив, он показал рисунок бармену, который снял свою белую куртку и протянул ее Филиппу. Филипп надел ее с заговорщицким видом. Они поменялись местами: бармен устроился на табурете, с удовольствием покуривая сигаретку, а Филипп принялся рассказывать ему свои новости, накопившиеся за этот год.
На протяжении всего дня два перевернутых стула не позволяли занять места за одним из столиков бара, что стоял возле самого окна.
Сьюзен прилетела в девять вечера.
— Как тебе удается каждый раз занимать это место?
— Во-первых, ты уже спрашивала меня об этом, когда улетала в первый раз, а во-вторых, я довольно способный парень! Я ждал, что ты прилетишь предыдущим рейсом. А вообще, как это ни странно, я ни разу не видел этот столик занятым.
— Люди знают, что он наш.