Шрифт:
Вблизи цистерна казалась еще больше. Огромная, некогда белая, а ныне увитая трещинами и ржавыми потеками, будто плющом, она возвышалась над детьми, как самый настоящий небоскреб. Вообще-то, когда ты маленький, над тобой возвышается абсолютно все: дома, автобусы, грузовики, непонятные и вечно занятые взрослые. Даже мальчишки из старших классов, которые отбирают у тебя деньги, данные родителями на завтраки, — и те нависают над тобой словно башни. Правда, мало кто считает себя маленьким в десять лет. Первая в жизни круглая дата, первый официальный юбилей, как будто завершают некий цикл, по окончанию которого слово «маленький» к тебе больше не применимо. Словно ноль на конце десятки это не зацикленная
Из стоящих на холме шестерых детей, только Лысик все еще относилась к разряду малышей. У нее даже собственного велосипеда не было. Именно потому она всю дорогу тряслась на раме Димкиного велика, тихонько ойкая всякий раз, когда тот неосторожно подпрыгивал на ухабах неровной дороги. Остальным заветная десятка уже стукнула, и транспорт у них был свой собственный.
Генке, самому старшему из шестерки, через месяц исполнялось двенадцать, и возраст автоматически делал его вожаком маленького велосипедного войска. В другое время он вряд ли бы стал возиться с мелюзгой, даже если она не считает себя оной, но сейчас у него просто не было выбора. Летом родители стараются отослать детей подальше из маленького, но, тем не менее, грязного, пыльного и очень загазованного городка. Чада развозятся по бабушкам и дедушкам, по тетям и дядям, по дачам, приусадебным хозяйствам и летним лагерям. Генке не повезло. Именно это лето его родители выбрали для того, чтобы раз и навсегда выяснить отношения — они разводились. И дела им не было до того, что все друзья сына объедаются фруктами, трескают бабушкины пирожки или ночами рисуют соседям по комнате усы из зубной пасты.
Впрочем, не повезло в это лето всем шестерым. «Велосипедное войско» сформировалось только по той причине, по которой обычно и появляются недолговечные детские сообщества, с продолжительностью жизни чуть длиннее, чем у бабочек-капустниц — этим детям некуда было податься.
У Пузыря, которого на самом деле звали Сашкой, не было бабушек и дедушек, а доверить свое пухлощекое чадо незнакомым людям его мама и папа боялись.
Родители Стаса были слишком бедны для того, чтобы вывезти его куда-нибудь дальше пригорода, куда они периодически и выбирались всей семьей на так называемые «пикники». Стас никому не говорил, но все ребята знали, что он держится вместе с ними и терпит подзатыльники и обидные прозвища, которыми награждал его Генка, только потому, что его уже тошнит от жареных сосисок и хлеба с кетчупом.
Димка же полгода назад потерял мать, и теперь его отец чаще вспоминал о бутылке, чем о родном сыне. Даже когда мальчик подрался в школе и сломал себе палец, в травмпункт, а потом и в поликлинику его водила классная руководительница Зинаида Карповна. В последнее время в их доме часто стали появляться неприятные озлобленные тетки, похожие на давно некормленых собак-ищеек. Вооружившиеся папками, в которые, роясь по дому, вечно что-то записывали, они громко отчитывали Димкиного отца и постоянно угрожали странными буквами «Кэ-Дэ-эН». Что это такое, не знали ни его новые друзья, ни сам Дима. Но в одном он был уверен твердо — ищейкоподобные тетки хотят забрать его у отца. Видимо из-за сложной семейной ситуации Генка донимал его меньше остальных. У Димы даже не было обидного прозвища.
Хуже всех приходилось Лысику. Из всей компании, пожалуй, один лишь Димка знал, что ее зовут Рита. И то, знал лишь потому, что жил с ней в одном дворе. Лысику вообще не везло по жизни. Из родни у нее была только старенькая бабушка, — седая, сухонькая и почти слепая. Бабушка была предельно нищей — даже на «секондхэнд» деньги приходилось откладывать. Вот и сейчас на Лысике, точно на вешалке, болталось короткое серое платьице в белый горошек, которое едва доставало до вечно покрытых закоростеневшей кровью и разводами йода и зеленки коленок. Какой уж там велосипед? Она скромно сидела на самом краешке рамы и иногда оглядывалась на Диму, точно боялась, что тот передумает и заставит ее идти пешком. То и дело Лысик нервно поправляла синюю косынку, из-под которой в разные стороны торчали оттопыренные обезьяньи ушки. Рита была Лысиком именно потому, что была лысой. Тонкая синяя ткань скрывала ежик русых волос, коротких настолько, что не каждый мальчишка ее возраста отважился бы такой носить.
Виной всему была Ритина бабушка. Именно в ее, начинающий сдавать под давлением маразма, разум пришла гениальная идея профилактики педикулеза.
— Так надо! — сказала бабуля и старой металлической советской машинкой для стрижки волос обкорнала внучку под ноль. А Рита терпеливо снесла экзекуцию и молча превратилась в Лысика. Прозвище появилось с легкой Генкиной руки. А вот своим местом в их маленьком временном союзе Рита была обязана Кате.
Как костюм итальянского модельера выделяется среди китайского ширпотреба, так и одиннадцатилетняя Катюша выделялась на фоне остальных ребят. Пятерка неудачников — так она их называла.
— Пятерка неудачников и я — ваша королева! — говорила она и заливалась искренним смехом, отсвечивая на солнце белозубой улыбкой.
И на нее никто не обижался. Любую, даже самую жестокую ее шутку, мальчики принимали, как игру, раболепно ожидая маленьких милостей своей повелительницы, а Лысик молчаливо терпела, как терпела она все невзгоды, выпавшие на ее маленькую жизнь.
Сама Катюша якшалась с «неудачниками» именно из-за мальчишек. Ей нравилось то странное, пока еще не совсем понятное обожание в их глазах. Нравилось, как они стремительно глупели и превращались в послушных комнатных собачек, стоило лишь оказать им малейший знак внимания.
У Катюши был свой велосипед — красивый, новенький, безумно дорогой, того нежно-розового цвета, от которого млеют все девчонки в возрасте до пятнадцати лет. Среди грязных, украшенных драными наклейками, цепочками, птичьими косточками и трещотками из игральных карт великов мальчишек он смотрелся, как «Роллс-ройс» среди «Запорожцев». Катины родители могли позволить для своей дочери самое лучшее. Но в последнее время девочка предпочитала кататься «на раме» у Генки, проверяя таким образом верность своего фаворита.
И Генка проверку выдерживал с честью! В тот же вечер, когда Катюша впервые попросила покатать ее, а потом пожаловалась на жесткую раму, он отыскал на свалке старое мотоциклетное сиденье и при помощи ножа и веревок соорудил мягкий и довольно удобный валик. От этого стало похоже, будто на раму надели глушитель, но Королева такой подход восприняла благосклонно, а это все окупало. С тех пор Катюша передвигалась только таким образом. Вот и сейчас она облокотилась на широкий руль Генкиного «байка» и, щурясь, смотрела на цистерну.
— Это здесь? — болтая в воздухе ножкой, поинтересовалась она у своего водителя. Ветер, взявший разгон где-то у подножия резервуара, взлетел на холм и, подхватив ее золотистые волосы, швырнул их в Генкино лицо.
— Здесь… — голос его вдруг стал хриплым и сухим, будто горло покрылось глубокими трещинами, и слова застревали, терялись в них. До боли в животе ему хотелось уткнуться носом в эти мягкие душистые локоны. Так захотелось, что задрожали крепко сжимающие руль пальцы.
— Ну, так чего ждем? — не оборачиваясь, Катюша довольно улыбнулась. Она знала, как влияет на Генку, и не стеснялась этим пользоваться. Торчащим из босоножки пальцем Катюша зацепила трещотку и та приглушенно щелкнула по спицам колеса. — Поехали?