Гедда Габлер (пьесы)
Шрифт:
Крики поддержки.
Да здравствует наше старинное и почтенное сообщество! Ура гражданам города!
Восторги.
Да здравствует наш мудрый и деятельный фогт, ради лояльности городу пренебрегший кровным родством!
Крики «ура».
Собрание закрыто.
Б и л л и н г. Да здравствует наш председатель!
В с
Д о к т о р С т о к м а н. Мое пальто и шляпу, Петра. Капитан, у вас есть свободные места в Новый Свет?
Х о р с т е р. Для вас и вашей семьи найдутся.
Д о к т о р С т о к м а н (пока Петра помогает ему надеть пальто). Хорошо. Катрина, мальчики, идемте!
К а т р и н а (тихо). Томас, дорогой, давай выйдем через заднюю дверь.
Д о к т о р С т о к м а н. Никаких задних дверей! (Повышает голос.) И придется вам послушать вашего врага народа, прежде чем он отрясет прах от ног своих. Я не такой праведник, как известный персонаж, и не скажу: прощаю вам, ибо не ведаете, что творите.
А с л а к с е н (кричит). Кощунство, доктор Стокман! Как можно сравнивать!
Б и л л и н г. Убей бог, прямо неловко слышать такое от серьезного человека.
Г р у б ы й г о л о с. Он еще и угрожает!
И с т е р и ч н ы й г о л о с. Айда окна у него переколотим! А его самого во фьорд!
М у ж ч и н а (из толпы). Эвенсен, труби в рог! Ту-ту!
Звуки рога, свист, дикие крики. Доктор с семьей идет к выходу. Хорстер прокладывает им дорогу в толпе.
Т о л п а х о р о м (скандирует вслед уходящим). Враг народа! Враг народа! Враг народа!
Б и л л и н г (собирая свои бумаги). Убей бог, но сегодня я к Стокману на тодди не ходок.
Толпа выплескивается на улицу, шум разрастается, слышны крики «Враг народа! Враг народа!».
Действие пятое
Кабинет доктора Стокмана. Все стены заняты книжными полками и шкафами с препаратами. В задней стене дверь в прихожую, на переднем плане слева – в гостиную. В обоих окнах по правой стене разбиты стекла. Посреди комнаты письменный стол, заваленный книгами и бумагами. В комнате беспорядок. Позднее утро.
Д о к т о р С т о к м а н в халате, домашних туфлях и ночном колпаке стоит согнувшись перед шкафом, шарит под ним зонтиком и, наконец, достает камень.
Д о к т о р С т о к м а н (в сторону открытой двери в гостиную). Катрина, я еще один нашел.
К а т р и н а (из гостиной). Наверняка не последний.
Д о к т о р С т о к м а н (кладет камень в горку других на столе). Я эти камни сохраню как реликвии. Пусть Эйлиф и Мортен смотрят на них каждый день, а когда вырастут, получат их в наследство от меня. (Шурует зонтом под книжной полкой.) А эта – как ее, девка чертова, – так и не сбегала за стекольщиком?
К а т р и н а (входит в кабинет). Сбегала, но он не знает, сможет ли зайти сегодня.
Д о к т о р С т о к м а н. Вот увидишь, он побоится.
К а т р и н а Да. Рандина тоже думает, что он побоится соседей. (Кричит в гостиную.) Что такое, Рандина? А, хорошо. (Выходит и возвращается.) Томас, тебе письмо.
Д о к т о р С т о к м а н. Дай взгляну (Читает.) Угу, понятно.
К а т р и н а. От кого письмо?
Д о к т о р С т о к м а н. От хозяина. Выставляет нас из квартиры.
К а т р и н а. Неужели? Такой порядочный человек.
Д о к т о р С т о к м а н (перечитав письмо). Пишет, что не осмеливается поступить иначе. Это вынужденное решение… но у него нет выбора… и с оглядкой на весь город… на официальное мнение… он человек зависимый… и не рискует дразнить гусей и идти наперекор влиятельным лицам.
К а т р и н а. Вот видишь, Томас.
Д о к т о р С т о к м а н. Да, вижу. В этом городе все трусы, никто ни на что не осмеливается из страха перед остальными. (Швыряет письмо на стол.) Ладно, пусть их. Сами мы, Катрина, уезжаем в Новый Свет.
К а т р и н а. Томас, идею с отъездом надо серьезно обдумать.
Д о к т о р С т о к м а н. Я что, должен оставаться здесь? Где меня пригвоздили к позорному столбу, заклеймили врагом народа, побили все окна камнями? Хуже того – порвали мои черные брюки. Вот, полюбуйся.
К а т р и н а. Ой, как жалко! Твои самые приличные брюки.
Д о к т о р С т о к м а н. А потому что не надевай приличные брюки, когда идешь бороться за правду и свободу! Из-за брюк я не очень переживаю, не думай, ты их наверняка залатаешь в лучшем виде. А вот что быдло, плебс смеет на меня нападать, как будто мы с ними ровня, – вот это я буду переваривать до самой смерти.
К а т р и н а. Да, здешний народ обошелся с тобой ужасно грубо. Но надо ли нам сразу уезжать из страны, Томас?
Д о к т о р С т о к м а н. Думаешь, в других городах быдло не такое наглое? Уверяю тебе, одна сатана. И черт бы с ними, пусть брешут, шавки дворовые, но ужасно, что по всей стране люди поголовно – рабы партий. Я не обольщаюсь, наверное, и на свободном Западе не сильно лучше, там тоже всем заправляют компактное большинство, официальное либеральное мнение и прочая пакость. Но отношения не такие мелкотравчатые. Тебя могут убить, но не станут распинать, не будут обстоятельно прикручивать шурупами свободолюбивую душу, как у нас. На худой конец можем там просто ни во что не ввязываться. (Ходит по комнате.) Э-эх, знать бы, где по дешевке купить кусок джунглей или островок какой в южных широтах…
К а т р и н а. Ну а мальчики?
Д о к т о р С т о к м а н (останавливается). Чудачка ты, Катрина. Неужто ты предпочтешь, чтобы мальчики росли в таком обществе, как наше? Сама ведь вчера видела, что половина города тронулась умом, а про вторую половину и того сказать нельзя, потому как ни ума, ни мозгов у этих баранов попросту нет.
К а т р и н а. Томас, дорогой, уж очень ты несдержан на язык.
Д о к т о р С т о к м а н. Несдержан? Скажи еще, что я говорю неправду! Разве они не выворачивают наизнанку все понятия? Не растирают правду с неправдой в непонятное месиво? Не называют ложью безусловную, как мне доподлинно известно, правду? Но особенно меня доводят эти либералы, которые тут толпами ходят, – казалось бы, взрослые люди, а на полном серьезе внушают себе и другим, что они мыслят свободно. Нет, ты слышала такое, Катрина?!