Гедонисты и сердечная
Шрифт:
Филипп снова сел за стол, наклонился к кофеварке, стоящей справа от него на подносе, в углублении углового обтрепанного дивана. Налил себе кофе и, сделав глоток, забыл о нем.
– Живет прямо по той зверской новелле, где два героя… Счастье одному выпадает только за счет несчастья другого. Автор еще и Бога привлек в союзники. Мол, счастья мало. На всех не хватает. Попробуйка одним одеялом укрыть восемь человек. Много ли достанется каждому? Значит, тяни на себя! И в конце подпущена лицемерная слеза: жалко того, несчастливца. Ведь умер, бедоноша. На
Филипп снова вскочил. Теперь знал зачем: достал из холодильника вишневое варенье, которое летом сварила Марфа. Полез было в банку своей ложкой, но от инстинктивной, а совсем не сердитой укоризны жены одумался, вынул розетку из шкафчика над мойкой и в нее положил несколько бордовых ягод. И уже потом стал пить остывший кофе вприкуску с прохладным вареньем. Не замечая холода, который шел от молчавшей Марфы.
– Автор лицемерно утверждает, что ничего поделать нельзя. В то время как герой очень даже поделывает: своими руками обрубает информационный канал!
– Какой канал? – Марфа сложила руки на груди, пытаясь сама себя согреть. – Что ты так мудрено рассказываешь?
– Тот, через который в жизнь его обычной семьи вторгалась правда. Правда о чужом несчастье. – Филипп приосанился: конечно, женщинам всегда нужно объяснять попроще. Своей невнятицы не заметил. – У героя-эгоиста была слишком чуткая жена. Подруга систематически докладывала ей про новые невзгоды несчастливца. Так счастливец специально встретился с этой подругой и велел ей заткнуться, не возникать насчет чужих бед. Блатная логика… Зэки зовут в побег наивного человечка, «барана», чтобы было кем подзаправиться, когда кончатся припасы. Смотри, не взял бы тебя Дубинин в такую к себе пару.
В пылу Филипп не заметил, как из защитника Марфы превратился в ее обвинителя. Добавил ей отчаяния.
Эгоистическое подсознание (альтруистического не бывает) незаметно передергивает, когда человек не умеет честно отделить свой интерес от чужого. Чего в данной ситуации и требовать нелепо…
Муж, жена и ее друг…
И реплика Дубинина «надо будет прочитать диссертацию Филиппа, все-таки не чужой человек», которой Марфа когда-то давно обрадовала мужа, в корне ничего не меняет.
Марфа, как будто понимая это, устало согласилась:
– Можно помочь. Само желание добра – это дуновение теплого ветра, оно обогревает и подталкивает вперед. А если не один человек, а несколько тебе желает добра, то может получиться мощный поток. Вверх человека вынесет и заслонит от ледяных порывов ненависти. Которой всегда больше. В сглаз, в силу зла все верят, а в силу добра… Но в природе все продумано: тычинка – пестик, женщина – мужчина, огонь – вода, зло – добро…
Была бы похитрее, тут бы остановилась. Но привязанность к Дубинину опять вступила в противоречие с логикой, и у нее вырвалось:
– Дубинин тут ни при чем… Он помог мне расширить взгляд. Гораздо интереснее жить, если перестаешь все события и каждого человека соотносить с собой. Вот ты дергаешься, даже если Василия Леонтьева покойного хвалят. Почему, мол, про тебя забыли в этот момент… Просишь ничего от тебя не скрывать про Дубинина… Сам выуживаешь из меня все, до мелочей про него, а ревность выскакивает. Не сразу, так потом. В отместку злишься.
– Я?! Я не ревную! Мне за тебя обидно!
Глава 14
Дождь, что не сегодня завтра станет первым снегом, пока еще вяло, бессильно стучит над головой – по крыше. Монотонный осенний шум.
Федор повернулся на левый бок, лицом к окну, и приоткрыл правый глаз. В ночную темень уже капнули немного света от встающего солнца, но еще не разболтали. Вставать рано.
Разбитым он себя чувствует, если день начался прежде, чем стрелка часов добралась до девяти. Все, кто хоть однажды имел с ним дело, знали, что Дубинину нельзя заказывать утренний рейс, назначать раннее интервью. А кто не в курсе – расплачивался за свою неосведомленность. Срывалось мероприятие.
Стоит один, другой раз пренебречь своим ритмом – и здоровье расшатывается. Никакое дело того не стоит.
Свесив руку, Федор поболтал ею, пока не наткнулся на бутылку нарзана. Отвинтил голову у поллитровки и, не поднимая своей головы с высокой подушки, сделал пару глотков. Ловко, не облился. Чтобы не помешало солнце (оно не человек, выдрессировать не получится), положил на закрытые глаза специально припасенную майку.
Запах лаванды – жена кладет духовитые саше на все полки с бельем – повел за собой из осени в лето, из Подмосковья в Прованс, где был в прошлом году. И вдруг как въяве Федор увидел огромный прозрачный конус… Опускается на поле, до линии горизонта засаженное узколистными кустарниками семейства губоцветных…
Верхушка в небе, подошва чуть приминает мелкие сиреневые цветы, а внутри – все, о ком он заботится. Жена, дочь, внук, больной брат, сводная сестра жены… Новый муж дочери, с которым еще только собираются играть свадьбу… Даже Булька, радуясь, что его не забыли, виляет хвостом…
Все?
А Марфа?
Где она?
Пошарил взглядом вокруг. Как на картине Дали бывает раскидан набор деформированных часов, так и тут фантасмагорический конус был не один. Неподалеку торчал другой, в несколько раз меньше. Совсем крошка. Марфа – в нем.
Значит, она не осталась без присмотра. О ней кто-то другой заботится…
Ну и ладно…
И уже настоящим, не призрачным утром, стоя под теплой струей воды, которая била прямо в лысеющее темечко, потом теряла свою силу в короткой, но густой бороде и ласково стекала на мускулистое сухопарое тело, Дубинин самодовольно похвалил себя: «Все-таки я и о ней подумал…»
На кухне никого. Отлично. Кастрюля с кашей накрыта стеганой салфеткой – значит, жена слышала, что он встал. Позаботилась о завтраке. Домашние приучены до обеда с ним не заговаривать, чтобы не сбивать с мысли.