Гегемония, или Борьба за выживание
Шрифт:
Несмотря на это, понятие «момент Стивенсона» прочно закрепилось в истории событий тех лет. Марсианин не мог бы не заметить и того, как различие в подходах обеих сторон конфликта отражало текущую расстановку международных сил. За всем этим стоял принцип, ставший некой универсальной максимой интеллектуальной культуры: Мы — это всегда представители «добрых сил» (кого бы не имели в виду под этим «мы»), а они — непременно являются «злой силой», если «они» стоят у «нас» на пути. Таким образом, асимметричность подходов вполне укладывается в привычные рамки существующей доктрины.
Такая асимметрия приобретает еще более резкие очертания, когда речь заходит об ухудшении в отношениях: преступный характер действий СССР на Кубе не столь очевиден, в то время как США открыто создали реальную смертельную угрозу на рубежах Советского Союза. Бесспорно, ситуация была именно такой. Оказывается, мировому
Потребность обладания собственной удобной «версией событий» в очередной раз была обнаружена, когда в феврале 2003 года Колин Пауэлл выступил с обращением к членам Совета Безопасности ООН, объявив о решении Соединенных Штатов начать военную операцию в Ираке, не дожидаясь соответствующих решений ООН. Многих экспертов и международных обозревателей интересовал вопрос, сможет ли его выступление произвести эффект «момента Стивенсона».
Некоторые полагают, что именно такой эффект оно и произвело. Обозреватель газеты «Нью-Йорк таймс» Уильям Сафайр победоносно сравнивал выступление К. Пауэлла с «моментом Адлая Стивенсона». На фотоснимках, сделанных со спутника, в одном случае было показано наличие транспорта и грузовиков у бункеров, в которых, как предполагалось, хранится химическое оружие, а на другом снимке грузовиков уже не было{143} — неопровержимое доказательство того, что иракские власти ввели в заблуждение международные инспекции — до их приезда на место осмотра все оружие было вывезено. В докладе Пауэлла также говорилось, что отдельные иракцы проникли в состав команды, и тем самым подтверждался тезис американского руководства о том, что группа международных наблюдателей не надежна и поэтому не способна собрать доказательства, необходимые США. Позднее, с молчаливого согласия К. Пауэлла, было признано, что по ряду причин — промежуток времени между двумя съемками, назначение отображенного на фотографиях полигона — эти фотоснимки ничего не доказывали. Такая практика американского руководства отмечалась позднее во многих подобных ситуациях. Но, несмотря на это, многие наблюдатели сошлись во мнении, что по своему эффекту выступление К. Пауэлла было идентично «моменту Стивенсона», хотя, к примеру, Адам Клаймер отмечал, что между этими двумя ситуациями была «существенная разница»: выступление А. Стивенсона было продиктовано «опасениями реальной угрозы советских ракет и неизбежной ядерной конфронтации». Очевидно, никто не задумался, что подобного рода опасения могли возникнуть у советского руководства в связи с размещением ракетных установок вблизи границ СССР.
Сын А. Стивенсона еще больше подчеркивал отличие этих двух ситуаций. Его отец представил в Совет Безопасности ООН доказательства того, что «ядерная держава разместила ракетные установки на Кубе и способствует подрыву мирового политического равновесия, основанного на равном доступе к „средствам устрашения“». Иначе говоря, это способствует подрыву такого баланса, при котором США обладают небольшим преимуществом, мог бы отметить наш гипотетический Марсианин. Сын А. Стивенсона также добавил: «У того выступления в Совете Безопасности была очевидная цель: сдерживание СССР и поддержание мира»{144}. По версии Марсианина, выступление Стивенсона способствовало частичному сдерживанию — но сдерживанию США, а не СССР. Возможное вторжение на Кубу было предотвращено, хотя международные террористические действия и меры экономических санкций незамедлительно возобновились после окончания Кубинского кризиса, а угрозы в адрес СССР продолжились с новой силой, что представляло гораздо большее значение для отношений двух держав, нежели данное отдельно взятое противостояние. Но к этому мы вернемся позже.
Дж. Кеннеди не испытывал ни малейших опасений в связи с размещением советских ракет на Кубе. На встрече со своими советниками (Исполнительный комитет Совета Безопасности США) он сказал следующее: «Это как если бы мы внезапно начали размещать большое количество [баллистических ракет средней дальности], скажем, в Турции… Вот это было бы действительно чертовски опасно». МакДжордж Банди, советник президента по национальной безопасности, в ответ на это сообщил: «Господин президент, именно это мы и сделали». Дж. Кеннеди удивился и сказал: «Но это же было пять лет тому назад» — хотя, на самом деле, за год до того, когда он уже занимал свой пост. Позднее он выражал беспокойство, что если это станет достоянием общественности, то его решение об эскалации конфликта вместо публичного заявления о совместном выводе ракет из Кубы и Турции вряд ли одобрит американский народ. Он опасался, что большинство американцев расценят это как «вполне справедливый размен»{145}.
Как бы ни оценивались действия Хрущева и Кеннеди, необходимо выработать общее мнение, которое бы однозначно осуждало решение Хрущева о размещении ракетных установок на Кубе как преступление, совершенное в невменяемом состоянии, учитывая масштаб вероятных последствий. Невменяемостью стоило бы назвать стремление осудить тех, кто заранее предупреждал о потенциальных опасностях такой политики и решительно осуждал Хрущева за настойчивость в проведении своих планов в жизнь, несмотря на колоссальные риски. Примитивно оценивать различные варианты действий с точки зрения предполагаемого спектра.
Мы очень часто с легкостью судим о невменяемости своих оппонентов, не замечая того же за собой. Этому есть множество примеров, одним из которых являются последние военные кампании США. Призывы благотворительных организаций, ученых и многих других, кто предупреждал нас о возможных неблагоприятных последствиях вторжения в Афганистан и Ирак, не принимались во внимание, в то время как катастрофа не произошла лишь по счастливой случайности. Такая же моральная неполноценность людей заставляла их с ликованием выходить на октябрьские шествия, чтобы восхвалять советскую власть, не обращая внимания на тех, кто предупреждал об опасности размещения ракет на Кубе и выступал с неизменным осуждением руководства и его преступных действий.
Сотрудники администрации Кеннеди заявляют, что он не давал согласия на вторжение на Кубу. Между тем министр обороны США Роберт МакНамара 22 октября 1962 года проинформировал некоторых сотрудников своего ведомства о том, что «президент дал указание готовить план вторжения несколькими месяцами ранее… и к настоящему времени он уже был проработан до мельчайших деталей», настолько тщательно, что операцию можно было начать в течение недели{146}. На конференции в канун сороковой годовщины Карибского кризиса МакНамара подтвердил свою позицию о том, что «акция Советов на Кубе была оправдана в свете угрожавшей им опасности». «Если бы я был на месте кубинского или советского руководства, я бы считал именно так», — заявил он.
То, что случилось в те дни, предпосылки тех событий определенно должны «послужить хорошим уроком для враждующих сторон в современной международной системе отношений». К такому однозначному выводу пришли участники конференции. В то время этот момент, пожалуй, был «самым опасным в истории человечества», он не является единственным случаем заигрывания со смертью (со стихией катастрофы). В самом общем смысле, это далеко не единственная иллюстрация неожиданных и непредсказуемых последствий применения военной силы или использования ее в качестве средства запугивания; благоразумные люди воспринимают это как самую крайнюю меру, сталкиваясь с необходимостью найти весомое основание, чтобы ее применить.
Другие важные уроки Карибского кризиса связаны с трудностями в отношениях США и европейских стран. Международный кризис 1962 года позволяет понять настороженность европейцев в отношении руководства США, причем не только националистических групп, но и либералов и сторонников многополярности (самых широких взглядов) в американской политической элите. Судьба Европы висела на волоске, в то время как президент США и его советники раздумывали, стоит ли отказаться от предложений. Американцы с тревогой полагали, если об этих предложениях станет известно, они будут расценены как «справедливый размен» в сложившейся кризисной ситуации. При этом руководство европейских стран оставалось в неведении, и к его мнению пренебрежительно относились. В своем уникальном исследовании этих событий Фрэнк Костиглиола пишет, что Исполнительный комитет Совета Безопасности при Кеннеди «решительно отмел предложение согласовать с союзниками решение, которое могло привести к развязыванию ядерной войны и к исчезновению не только США, но и Европы». В конфиденциальной беседе с госсекретарем США Дж. Кеннеди сказал, что союзники «должны последовать за ними или остаться позади… и что США не потерпят, чтобы кто-либо накладывал вето на их решения». Сорок лет спустя примерно такие же слова прозвучали из уст Дж. Буша и К. Пауэлла. В дни кризиса американский командующий НАТО без уведомления европейского руководства привел в боевую готовность военно-воздушные силы. Ближайший союзник Кеннеди, премьер-министр Великобритании Гарольд Макмиллан, в разговоре со своим окружением выразил мысль, что действия Дж. Кеннеди направлены на «разжигание войны», но он ничего не делает, чтобы «предотвратить это». Макмиллан получал свежую информацию только из сводок британской разведки.