Гелий-3
Шрифт:
Какое-то время он развлекался, запуская дроны в разных комбинациях по всей комнате. Он заснял с четырех сторон свою кофемашину, приказал облететь кругом складной унитаз в ванной; его так и подмывало отправить их за окно, к балкону симпатичной соседки двумя этажами ниже, но он струсил. Во-первых, он не был уверен в своем искусстве пилотирования и опасался за технику, а во-вторых, он вполне мог оказаться в тюрьме по обвинению в преследовании.
Норберт приобрел даже дисплей в виде наногеля, который следовало закапать в глаза, чтобы там из него образовались контактные линзы, но пробовать он пока не стал. У линз имелись свои недостатки – он купил только одну бутылочку, а линзы были одноразовыми, и не позднее чем через четыре часа нужно было прополоскать глаза специальной жидкостью, чтобы не заработать конъюнктивит. К тому же они вовсе не служили идеальным камуфляжем – кто-нибудь с острым зрением мог заметить микроскопические строки сообщений на фоне зрачка.
За ностальгическими сумерками в окрестностях провинции Ламдонг стучал по стеклам мазовецкий дождь, и гнал первые сухие листья ветер.
Зап. 3
Большое промышленное помещение было забито до отказа. Бетонные плиты на стальных опорах, лабиринт толстых оцинкованных труб вентиляционной системы под потолком. Сейчас они работали на полную мощность, засасывая дрожащие туманности голубого дыма разнообразного происхождения прямо в мощный жидкостный фильтр.
Что самое странное – барак стоял почти в центре города, в промышленной зоне, где полно было заброшенных автомастерских и заросших деревьями и кустами ангаров. Здесь царили какие-то запутанные права собственности, и даже строители не могли сюда добраться. Наверняка в лучшие времена вся эта территория в любом случае пошла бы под застройку, но сейчас времена были не из лучших, и по всему городу хватало ожидающих клиентов пустырей.
Официально в бараке размещалась художественная мастерская и галерея, а его арендатор, хозяин сегодняшнего вечера по имени Сатурнин, походивший на нечто среднее между Распутиным и Носферату, мог спокойно существовать в диком анклаве в десяти минутах от центра, на краю парка. В подсознании местных жителей эта территория была подобна слепому пятну – нулевая зона за скобками реальности, заброшенные задворки чего-то расположенного между автострадой и парком.
Идеальное место для очередного мероприятия Тайного общества дегустаторов. Несколько десятков соответственно проверенных и рекомендованных людей собирались в той или иной точке города, чтобы напиваться, обжираться, курить и трахаться по углам, как в старые греховные времена. Без какого-либо контроля.
Существовало несколько правил, строго соблюдавшихся под угрозой вечного изгнания из Общества. Никаких регистрирующих устройств – всех гостей обследовали старым индукционным датчиком из военных излишков, а всяческие коммуникаторы оказывались в облицованном свинцом ящике. Никаких тяжелых и синтетических наркотиков – это уже никак не считалось всего лишь «проступком против здоровья» и могло закончиться приездом вооруженного отряда спецназа. Никаких драк (по той же самой причине). И никаких трезвенников, вегетарианцев или прочих пассивных участников дегустации, даже в качестве сопровождающих лиц.
Кроме того, от каждого участника ожидался личный вклад в дегустацию – лучше всего нелегальный или нелегального происхождения. Приветствовались алкоголь и домашние копчености, а также мясные блюда. Табак и прочая трава – тоже.
Больше никаких правил не было.
Кроме одного, очевидного для всех: никаких фамилий.
Миновал первый этап ужина, и он постепенно превращался в шумное беспорядочное столпотворение. Толпа людей, из которых Норберт знал немногих и еще какую-то часть мог узнать в лицо, разделилась на группы в помещении величиной с ангар, где единственной мебелью были уложенные вокруг столиков из ящиков импровизированные сиденья из пластиковых упругих мешков, заполненных чем-то зернистым, и стоявшие где попало скульптуры авторства Сатурнина.
Человекообразные, собранные из лома и старой электроники, они напоминали последствия проводившихся в мастерской жутких медицинских экспериментов. Некоторые даже иногда двигались, усиливая сюрреалистичную атмосферу.
Норберт водил по ним пьяным взглядом, постепенно приходя к выводу, что это попросту хобби, являющееся прикрытием для извлечения редких металлов из проводов, контактов и соединителей. Размахивая удостоверением художника, Сатурнин мог рыскать по охраняемым свалкам, а если в рамках творческого процесса у него оставалась пара сотен граммов разыскиваемого сырья, это была чистая прибыль. У Норберта не умещалось в голове, что кто-то захотел бы купить такое механически-электрическое шипастое чудовище, заплатить, а потом еще каждый день видеть его перед собой.
Обычно монополией на восстановление металлов и модулей обладали китайские фирмы, как и почти на все остальное.
Никого из близких знакомых Норберт не встретил, и, честно говоря, сперва у него не было желания идти на это мероприятие, но он все же заставил себя выйти из дома.
Три дня он отсыпался, пытаясь выбросить из головы резню у фонтана возле Бурдж-Халифа, выполоскать сновидения от крови, а жилы – от избытка адреналина и вернуть себе утраченное душевное равновесие. Он почти не выходил из дому, не включал почту – просто пил, спал, ел, спал, смотрел избранные программы по ТелеНету, слушал музыку, снова спал, постоянно мучимый неопределенной тревогой. В конце концов, до него дошло, что он боится возвращаться в мир. Средства к существованию у него имелись, и в итоге он превратился в отшельника.
Следовало возвращаться к людям – то была его стихия. Здесь проплывала информация, обменивались сплетнями, можно было предвидеть ивент. Следовало находиться в движении. В городе. А он тем временем замыкался в собственной раковине, словно моллюск, и начинал все сильнее сжимать створки.
Отхлебнув глоток казахского виски, он вернулся к разглядыванию мелькающих в толпе женских лиц. Он вовсе не искал Каролину – в этом не было никакого смысла, к тому же она никогда в жизни сюда бы не пришла. Он искал вдохновения. Мотивации.
Надежды.
Кого-то, кто позволил бы ему проснуться и начать все заново.
Он направился вдоль длинных складных столов, заполненных одноразовыми подносами из прессованных отрубей, на которых громоздились груды старомодной еды, словно в каком-то историческом фильме: свернутые в круги жирные, пахнущие ольховым дымом колбасы, розовая соленая ветчина, нарезанная толстыми пластами с полоской белого, тяжелого от триглицеридов свиного жира, черная колбаса с фаршем из свиной крови, гречки и рубленой печени. Будучи лишь слегка подвыпившим, он ел не спеша, бродя в чужой толпе словно призрак-социопат. Ему казалось, будто он дрейфует в полосах дыма, поднимавшегося из разнообразных ингаляторов, кальянов, в которых яблочный дым фильтровался сквозь жидкость, бывшую как минимум наполовину чистым спиртом, и от гриля, который соорудил лично хозяин из самых разных, уже неузнаваемых элементов. Кто-то украдкой выжег уголь где-то в деревне, чтобы устроить это доисторическое запрещенное развлечение, и теперь можно было обжаривать шкварчащие куски мяса, насаженные на мокрые бамбуковые палочки, и целые четвертинки цыплят, с которых стекали в угли капли жира, вспыхивая короткими огоньками, словно миниатюрные зажигательные снаряды.
Того, кто стоял у гриля, Норберт знал.
Осака.
Худой, лысый, как бильярдный шар, с псевдомаорийской татуировкой на темени. Насколько было известно Норберту, он работал в каком-то подозрительном ресторане высокой кухни, где возводил на больших тарелках пространственные композиции из жареных сверчков, лягушачьей икры, фруктовых макарон и овощной пены, все это величиной с бокал и по кило евро за порцию. А теперь он стоял тут, с самокруткой в уголке рта, опоясанный тряпкой, и длинной вилкой тыкал в шкварчащие варварские куски мяса, поливая их струей испускающего клубы пара пива.