Геммы античного мира
Шрифт:
Митра, сам и его символы — лев и астральные знаки, лев, пожирающий скелет, часто изображаются на этих амулетах, тесно связанных с солярным культом поздней античности.
Как показывают археологические находки, сделанные в городах Северного Причерноморья, магические геммы довольно часты в этом районе античного мира. Вообще наши сведения об их происхождении неполны. Лишь немногие из сотен «гностических» амулетов, хранящихся в крупнейших коллекциях мира, найдены в ходе документированных археологических раскопок. Чрезвычайно важные вопросы об ареале распространения подобных памятников, о местонахождении мастерских, о локальных отличиях их изделий и т.п. могут быть поставлены и разрешены только после публикации региональных находок.
Астрологические и метафизические доктрины гностических сект поздней античности, с одной стороны, сливаются в этом материале с образной
На закате античной цивилизации сложным мистическим построениям восточных религий и учению астрологов о «всеобщей симпатии элементов мироздания» суждено было слиться с древнейшими народными суевериями, связанными с поклонением таинственной силе гемм.
Античная глиптика отнюдь не закончилась на магических геммах, где художественные задачи мало-помалу исчезали, уступая место нерассуждающей слепой вере, которая вместо пластически богатых образов вполне удовлетворялась лаконичными намеками-символами и пространными надписями-заклинаниями. III—IV вв. были временем своеобразного возрождения глиптики. Особенно это касается портретных гемм. Особый стиль резьбы, лаконичный и экспрессивный, рождается в это время, возможно, не без влияния искусства варварской периферии. Варварский мир, юный и полный сил, словно электризует художественную жизнь дряхлеющего античного мира, вливает в него новую энергию. [130]
К самому началу III в. относится богатая серия портретов императора Каракаллы. Аметистовая инталья из Урбниси (Тбилиси), оправленная в роскошный золотой медальон на цепочке, возможно, является даром, полученным одним из иберийских князей из рук самого императора на Востоке [10] . Сходство этой недавней находки с эрмитажной геммой, хранящейся в собрании с XVIII в., настолько очевидна, что они могут быть приписаны одному талантливому резчику, которого можно условно назвать «мастером портретов Северов».
10
Макробий. Сатурналии, I, 20.
Зато, несомненно, из-под резца другого мастера вышла эрмитажная камея с портретом Каракаллы. В ней поражает странное и неожиданное сочетание графической плоскостности, лаконизма и даже примитивности художественных приемов и экспрессивного, предельно выразительного результата. Такими упрощенными средствами добивались живости своих портретов мастера пальмирских надгробий. Беспощадная характеристика императора-солдата, цезаря той эпохи, когда власть захватывал самый сильный и беззастенчивый, совпадает с описанием И. Тэна впечатления от пластических портретов Каракаллы: «Квадратная голова, вульгарная и жестокая, беспокойный взгляд лживого животного, которое хочет броситься на вас» [11] . Знаменитый Я. Буркгардт, увидев неаполитанский скульптурный портрет этого императора, воскликнул: «Это — Сатана!» [12]
11
Тэн И. Путешествие по Италии, т. 1. М., 1913, с. 102.
12
Burkhardt J. Der Cicerone. Munchen, 1925, S. 495.
К этому же периоду относятся эрмитажные геммы с портретами Макрина, Гелиогабала и Гордиана III. В небольших по размерам инталиях мастера умеют подняться до вершин психологического портрета. Каждый из императоров характеризован скупыми, но безошибочно точно отобранными чертами: цинично самодоволен Макрин, убийца Каракаллы, плотоядно-бездуховны и отмечены печатью порочности черты Гелиогабала. Пожалуй, с симпатией и сочувствием изображен резчиком лишь Гордиан III, получивший у современников прозвище Благочестивого. Фрагментированная инталья с его портретом — подлинный шедевр позднеантичной микротехники. Тревожный взгляд, скорбные складки в углах губ, каждый волосок стрижки «ежиком» подмечает зоркий взгляд резчика [13] .
13
Неверов О.Я. Античные инталии..., № 141.
Видимо, другому мастеру этого времени принадлежит эрмитажная гемма с тремя портретами. Подросток Гордиан III предстает здесь в окружении его соправителей, «сенатских» императоров Бальбина и Пупиена. В экспрессивной [131] лаконичной манере изображен мальчик-император с выпученными глазами, отвисающими детскими щеками и два пожилых бородатых сенатора, словно прикрывающих его с двух сторон. Особенно впечатляет портрет Бальбина, с жилистой шеей, добродушным, но полным серьезности располневшим лицом.
Видимо, фрагментом крупной камеи является эрмитажная гемма с портретом Юлии Домны. Простыми лаконичными средствами создает неизвестный автор обаятельный портрет «прекрасной сириянки», первой красавицы империи. В эпоху «солдатских императоров» римляне увидели на троне римских цезарей чужеземцев: африканцами из города Лептиса были Септимий Север и Каракалла, из Сирии родом — Юлия Домна и Гелиогабал. Пышный парик, ношение которых ввела в моду жена Севера, занимает половину портрета, гладкой, нерасчлененной рамой для прекрасных миндалевидных глаз служит юное, совсем непромоделированное пластически лицо [14] .
14
Неверов О.Я. Античные камеи в собрании Эрмитажа. Л., 1971, № 105.
О том, что мастера глиптики этого времени были способны на гораздо более сложные психологические портретные характеристики, говорит эрмитажная миниатюрная головка из голубого халцедона. Этот высокий образец искусства миниатюрной пластики из цветных камней сохранил поразительно глубокое изображение юного Севера Александра. Видимо, первоначально он украшал жреческую диадему или воинские значки штандарты, на которые укреплялись, наряду с изображениями богов, и портреты правящего императора. По богатству и верности психологической характеристики эрмитажный портрет может выдержать сравнение с шедеврами мраморной портретной пластики эпохи «солдатских императоров», одной из высших точек развития римского портрета. Юный, безвольный правитель предстает здесь с мягкой, чуть растерянной улыбкой на устах, с трагически поднятыми ввысь очами, на голове его неприхотливый «ежик» солдатской прически, верхнюю губу и щеки покрывает едва проросшая первая бородка-пушок. Какая-то неуверенность и трагические ноты ощущаются в миловидной, но безвольной физиономии свидетеля кризиса Римской империи, рано погибшего, убитого взбунтовавшимися преторианцами Севера Александра [15] .
15
Неверов О.Я. Античные камеи..., № 91.
С этой геммой может быть сравнен великолепный бюст из халцедона с портретом Константина Великого, хранящийся в Париже [16] . В эпоху средневековья на панцире [132] императора был вырезан крест. Пластически богатое, патетическое изображение исполнено в традициях времени расцвета глиптики в эпоху Августа. При дворе Константина, как некогда при первом римском императоре, вырезаются крупные династические камеи. Уже упоминавшаяся «камея Ротшильда» в Лувре с портретом, по мнению одних — Гонория и Марии или, по мнению других — Констанция II с женой — образец таких дорогостоящих работ придворной мастерской. На второй камее в Лувре видят самого Константина рядом с Ромой. Считают, что на «камее Рубенса» в Гааге изображена вся семья Константина в подражание династическим аллегориям эпохи ранней империи. Император с женой и детьми восседают в триумфальной колеснице, влекомой кентаврами, у ног их — поверженные враги. Еще раз все семейство Константина предстает на камее в Трире. Расправивший крылья орел, замыкающий композицию династического портрета снизу, заимствован из репертуара «агатовых манифестов» ранней империи и восходит к символике эллинистического искусства.
16
Babelon E. Bibliotheque Nationale. Catalogue des camees. P., 1897, N 309.