ГенАцид
Шрифт:
Нина ушла, а Егор Степанович задумался. Возможность хорошо оплачиваемой работы в столице была серьезной гирей на чаше весов. До этого таких предложений Антону не поступало. Ясно было также, что Пахомов отказывается из-за него, боясь потерять жену. Зятя старик любил. Особенно теперь, когда все носились с литературным наследием как с писаной торбой, бормоча себе что-то под нос и обсуждая какую-то комиссию. Пахомов освободил тестя от этих глупостей, взяв в связи болезнью и возрастом старика все задание на себя. И тогда Нинин отец неожиданно решил
Новость сильно взбудоражила Антона. К деревне он, может, и привык, однако кризис среднего возраста брал свое – хотелось движения, прогресса, карьеры, наконец. Нина никогда не упрекала его (ха! еще бы!), но сам он все больше раздражался из-за своего душевного застоя. Полноценным большеущерцем он так и не стал, предпочитая пить с Климовым и Зиминым, но и самореализацией себя особо не утруждал: заботился о своей богом забытой библиотеке, придавая этому занятию статус то ли духовной миссии, то ли жизненного кредо.
Лежа в постели, они с Ниной полночи проговорили о возможном переезде. Поначалу они могли бы жить у матери Антона (у той была двухкомнатная квартира в Москве), а потом, возможно, попробовать снять какое-нибудь жилье. Нина могла бы устроиться учительницей начальных классов – деньги не бог весть какие, но уж точно не такие, как здесь. Пахомов мог бы параллельно с работой в журнале тоже что-нибудь преподавать. Историю, в конце концов. В Больших Ущерах Нину ничего, кроме отца, не держало. Других родственников у нее не было, детей тоже. Родить, конечно, хотелось, но Бог не дал. А на новом месте, может, и это изменится. В общем, Антон шел к Мансуру в приподнятом настроении.
«Доживем до приезда комиссии, и сразу после Нового года ноги в руки. Завершу свое культурное миссионерство, так сказать, на высокой ноте», – думал он.
Неожиданно на полпути к дому Мансура его окликнул Сериков.
Антон обернулся и понял, что прошел мимо того, не заметив. Смутившись тем, что увлекся мыслями о переезде, Антон натужно улыбнулся, подошел к Серикову и пожал руку.
– Привет, Серёг. Извини, что не заметил – задумался. Как оно?
Сериков пожал плечами, будто это не он позвал Антона, а Антон отвлек его от чего-то важного. Но тут же испуганно исправился.
– Нормально. А ты куда сейчас?
– Сейчас к Мансуру, потом в библиотеку, а что?
– Можно, я с тобой чуток пройдусь?
Антон взглянул на дом Мансура, до которого оставалось метров двести, и засмеялся:
– А больше чутка и не получится.
– Мне хватит, – без улыбки ответил Сериков.
– Ну пошли, – дернув плечами, сказал Антон и зашагал.
Сериков засеменил рядом.
– Я тебя вот что хотел спросить... Я тут, ну, прочитал... то, что дали... в смысле, ты дал...
Слова Серикову давались с трудом.
– А что тебе дали?
– Да какая разница? – раздраженно сказал Сергей, но спохватился и снизил тон. – Баратынского и Чехова.
– Ну и что?
– Понимаешь, я... ничего не понимаю.
– Слог тяжелый? У Баратынского? Ты спроси, я...
– Да нет, не в этом дело. Баратынский – это так, стихи, – презрительно махнул рукой Сериков. – Я тут у Чехова начал читать, ну, это... рассказы там всякие... «Дуэль» там, «Студент»...
– Ну и что?
– Ну и это... – Сериков неожиданно остановился. – А в чем смысл?
– Смысл чего? – недоуменно застыл вслед за собеседником Пахомов.
– Ну, этой. – Сериков на мгновение опустил глаза, а потом пристально посмотрел на Антона. – Жизни.
Пахомов рассмеялся.
– Ну ты даешь, Серёг! Не ожидал! Откуда ж мне знать?!
– Ты тоже не знаешь? – почти по-детски удивился Сериков.
Пахомов перестал смеяться.
– Да ты что, Серёг, с дуба на кактус? Лучшие умы над этим сотни лет бьются, а я тебе чик-чик и все объясню, что ли? Нет, я могу, конечно, тебе изложить свои соображения, но, боюсь, они не покажутся тебе... убедительными, что ли. А что Чехов-то говорит?
Сериков пожал плечами.
– Да ничего. Иногда, что смысл в... природе там, красоте. Иногда, что надо просто жить. Но я как-то ему не верю.
– Значит, его вопросы тебе кажутся убедительнее его ответов.
– Во-во! Точно, – воодушевился Сериков. – Вопросы трогают... а ответы – нет. А ты знаешь, что у меня сын есть? – неожиданно спросил он Пахомова, заглянув в глаза.
– Да? – удивился Антон. – Не, не знал. А откуда?
– Да так, – вздохнул Сериков. – Случайно как-то вышло. Глупый был, молодой. Давно уже. Тебя еще тогда здесь не было. Встретил одну, ну и закрутилось. А потом мать моя с ней чего-то не поделила, и она уехала. А сейчас узнал, что залетела она от меня тогда. Потом вышла замуж. Сыну уже десять лет. У него другой отец. Приятель мой случайно встретил ее в другом городе, и она ему проболталась.
– Десять лет? Сколько ж тебе было?
– Семнадцать.
– М-да. Ну, в таком возрасте чего не бывает.
– Это точно.
Сериков стоял, опустив голову, и глядел на носок своего сапога, которым бессмысленно водил по снегу.
– Значит, нет ничего, что ли? – снова поднял он глаза на Антона.
– Да почему? Может, и есть. Просто на такие вопросы, Серёг, каждый сам дает ответы.
– А если нет ответов?
Антон шумно втянул в себя морозный воздух и развел руками.
– Тогда наберись терпения. Может, придут. Попозже. Сериков кивнул опущенной головой.
– Понятно. Ну ладно. Погожу. Чуток.
И, развернувшись, поплелся обратно в сторону деревни.
Пахомов посмотрел ему вслед. Сериков шел, опустив плечи, как будто на них лежал невидимый тяжелый мешок.
«Вот черт», – подумал Антон и вдруг почувствовал себя виноватым, словно это он взвалил на Серикова этот мешок, а теперь не желал его снять.
Он достал сигарету и закурил, но вкус ее показался ему горьким, как у первой сигареты после долгой простуды. Он закашлялся и бросил ее в сугроб. Надо было идти дальше.