ГенАцид
Шрифт:
И не дожидаясь ответа, добавил:
– Это мой окончательный ответ, и обсуждению он не подлежит.
Потом помолчал и подытожил:
– А так – молодцы, читаете хорошо. Материал освоили, двигаетесь в правильном направлении. Вот так. Ну и за хлеб-соль спасибо.
На этих словах он встал, обвел взглядом присутствующих и, сказав: «Удачи», вышел.
На улице Бузунько тут же натолкнулся на Пахомова, который шел в библиотеку.
– Петр Михайлович? – удивился Антон, глянув на дом, из которого вышел майор.
– Здравствуй, здравствуй, товарищ библиотекарь.
– А вы какими судьбами...
– А я, – перебил его Бузунько, – послухать заходил, как
– Ну и как? – усмехнулся Пахомов.
– А то ты сам не знаешь, – прищурился майор. Антон пожал плечами.
– А что случилось-то?
– А то, что, пока мы тут с тобой за их объединение боремся, эти говнюки уже успели разъединиться. На две группы.
– Это как?
– На тех, кто со стихами, и кто с... ну... этой.
– Прозой?
– Во, во. Прозой.
Антон невольно улыбнулся.
– А чего ты улыбаешься?
– Да смешно, просто.
– Да? А мне вот ни хера не смешно. Ты знаешь, что мне каждый день начальство мозг утюжит? Как там, что там? Мне эти звонки уже – вот где!
И майор постучал ладонью по горлу.
– Извините, Петр Михалыч. Я понимаю.
– Нет, это я тебя понимаю. Ты уже мыслями – ту-ту! Далеко от нас. Уже, считай, уехал. А я человек подневольный – мне так просто с места не сорваться. Мне с этими раздолбаями здесь торчать, и если что, за все их раздолбайство по голове получать. Удовольствие, скажу я тебе, так себе, на троечку с минусом. Ладно... проехали. Лучше скажи мне, кого мне на твое место ставить, а?
Пахомов развел руками и улыбнулся. Майор улыбнулся в ответ.
– Вот-вот. И я тоже развожу руками. Некого, Антоша. Не-ко-го. А библиотека, чтоб ей сгореть, памятник русского деревянного зодчества – к ней человечек нужен. Где я такого, как ты, сыщу? Молчишь? То-то. А ты, брат, молоток – прямо с места и в карьер. Даже завидно. Честное слово. Ты сейчас куда? В библиотеку?
– Ну да, надо бы инвентаризацию провести. Порядок навести, а потом.
– Ноги унести! – закончил за Пахомова майор и захохотал.
Антон усмехнулся в ответ.
– И это тоже, но сначала подшивки, журналы, газеты – все это надо упорядочить.
– Понятно, понятно, – перебил его Бузунько. – Это все правильно. Только ты мне обещай, что до 31-го не смоешься.
Антон начал что-то возражать, но майор его торопливо перебил:
– Погоди, погоди. Я знаю. Всё знаю. Но... ты мне пообещай. С меня ж даже за одного уехавшего до комиссии голову снимут, а тут целых трое: ты, Нина и Егор Степаныч».
– Да Егор Степаныч все равно ничего читать не будет – я его материал за него прочту. Он совсем плох, ну не тащить же мне его на себе до клуба, или где там экзамен будет!
– Да? – задумался майор и усмехнулся. – А в Москву ты его, тем не менее, тащишь.
Антон насупился. С логикой у Бузунько было все в порядке, но ведь одно дело сдавать какой-то экзамен, торчать в душном клубе, а другое – просто переезжать.
Но майор уже понял, что задел Пахомова за живое.
– Ну ладно, ладно, – примирительно добавил Бузунько, – если за него прочтешь, тогда... эээ... думаю, для тебя исключение сделаем. Так, значит, как? Обещаешь?
– Что? А-а, не смотаться раньше времени? Да обещаю, обещаю, – усмехнулся Антон.
И они, пожав руки и попрощавшись, разошлись в разные стороны. Майор направился назад в отделение писать очередной рапорт для Митрохина, а Пахомов двинулся к библиотеке.
Но стоило ему пройти пару метров, как впереди замаячила сгорбленная фигура Серикова. Антон было метнулся в сторону, но потом чертыхнулся и продолжил движение вперед, поняв, что Сериков его уже заметил и метаться нет смысла. Со стороны этот рывок выглядел, как большой нервный тик. Теперь Антону было стыдно за этот нелепый прыжок в сторону, но с того дня, как он имел неосторожность внимательно выслушать печальную историю Серикова про потерянного сына, а также ответить на его вопросы по поводу смысла бытия, каждый выход на улицу превратился в русскую рулетку: ждет – не ждет. Сергей то дежурил прямо у пахомовского дома, то подкарауливал Антона у библиотеки, то как бы случайно оказывался на пути.
– Тебе что, Серег, работать не надо? – с плохо скрываемым раздражением поинтересовался у него как-то Антон.
Но Сериков сказал, что взял отгулы до 31-го. Возразить тут было нечего.
Сергей, впрочем, не был агрессивно настойчив, всегда вежливо и даже смиренно спрашивал: «Я провожу?» или «Я не помешал?», но именно эта вежливость и смиренность, помноженные на беспрерывное присутствие Серикова где-то неподалеку, невнятным образом раздражали Пахомова. Это уже было похоже на какую-то юродивость: и отделаться не получается, и обидеть не хочется. Пару раз он попытался избавить себя от навязчивой компании Сергея, но вышло это у него вяло и неубедительно. Трудно сказать, чувствовал ли сам Сериков, что превращается в какого-то литературного персонажа, то ли пера Гоголя, то ли пера Достоевского. Вряд ли. Хотя бы потому, что настолько искренне и глубоко погрузился то ли в страдания, то ли в духовный поиск, что не только не видел себя со стороны, но и вокруг никого не замечал. Кроме Пахомова. Тому на горе.
В течение нескольких дней Антон выслушивал сбивчивые монологи Серикова о смысле жизни, чеховских героях и сыне, который «растет теперь где-то, как сорная трава». Последнее было, мягко говоря, неправдой – у сына был отчим, который его усыновил и которого тот звал папой, но в каком-то смысле это было даже болезненней безотцовщины, по крайней мере для биологического отца, то есть Серикова. Правда, впрочем, Серикова не устраивала – ему хотелось думать, что сын растет без «крепкой мужской руки», нуждается в его помощи, ждет его, и вообще без него пропадет. В этой связи он написал заказное письмо своей бывшей подруге с пожеланием увидеть сына и теперь с нетерпением ждал ответа. Но та пока молчала.
Пахомову все эти мексиканские страсти были неинтересны, и даже рассуждения Серикова на тему смысла бытия стали его раздражать. Он вообще не понимал, как и когда произошла эта перемена, это странное превращение из замкнутого, но твердо стоящего на ногах человека, которого он когда-то знал, в опустошенного и растерянно сгорбленного неудачника, которого он видел перед собой сейчас.
Из-за сына? Из-за рано пришедшего кризиса среднего возраста? Ну не из-за Чехова же!
Антону показалось, что Сергей превращается в одного из тех людей, которых Антон, мягко говоря, недолюбливал. Люди этого типа легко делаются объектом насмешек и даже издевательств. Любую несправедливость и грубость по отношению к себе сносят испуганно и молчаливо. Антон сталкивался с подобными людьми в университетские годы. Самое ужасное было то, что вначале ты безоговорочно становишься на их сторону, защищаешь от нападок, советуешь им, как себя вести, и так далее, но через некоторое время замечаешь, что тебя раздражают их мягкотелость, медлительность, неумение постоять за себя и вечная виноватая улыбка.