Шрифт:
Глава 1. Буйство фантазии
Мэр города Царевска синеглазый с русой бородой и усами под самодержца всея Руси, как живой, лежал на полу и улыбался.
– Эй, Кречет, ты чего уставился? – Парень в высоких военных ботинках с толстой рифленой подошвой прошелся по лицу мэра, оставляя грязные полосы. – Дай закурить.
– На площади митинг в поддержку Мищева. Пойдешь?
– Дурак, что ли! Он следака замочил. Теперь в тюряге парится.
– Он сто миллионов из казны спер! – сказал тщедушный малый с пробритыми
– Эй, Кречетов, Сявков, хватит курить. Баннер сняли, теперь «Городские вести» с портретами мэра таскайте на помойку. Мужчина лет шестидесяти в сером костюме образца девяностых годов прошлого века, оглядел парней и, стараясь придать голосу звон металла, выкрикнул с напускной злостью: «Скинули миллионера, будь он неладен!..» После чего смачно высморкался на пол, мазнул тыльной стороной ладони под носом и, не оглядываясь, пошел к двери с табличкой «Директор молодежного центра Пучков А. В.»
– Не ходи Кречет на митинг. Пучок узнает, зарплаты лишит…
– Эх, вы суслики! Мищева местная мафия подмяла, его убить могут, если народ не заступится.
Пачки газет, перевязанные шпагатом, громоздились в дальнем конце подвального помещения. Парни, взяв по увесистой пачке, в каждую руку, двинулись вереницей, во двор к мусорным бакам, где топорщились в разные стороны, подломанные ветки сирени с распустившимися бутонами. Рядом, могучими стражниками высились толстокорые тополя. Тополя сыпали клейкую шелуху на машины, асфальт и прохожих, и эти семенники, высвобождаясь из плена, зрели и набухали, чтобы затем разлететься по улицам Царевска, создавая фантастическую картину летнего снега.
Журналист Рубас перехватил Кречетова у подъезда дома с лепниной в стиле сталинского ампира. Остановил.
– Что, Санек – ленинский субботник?
Кречетов отмахнулся, скривил лицо, давая понять, что не до шуток. Шагавший следом Сявков, хохотнул.
– Это, господин Пучок быкует. Обиделся на мэра, что грамоту дал, а не на медаль…
– На митинг идете?
– Ага, мэр сто лямов спер и следака замочил, а мы должны подставляться.
Рубас удивленно уставился на Сявкова, словно увидел вошь на воротнике.
– Ты что, с дуба рухнул! Я интервью брал у следователя Милюкова, и сына его знаю. Он бы сказал. У них вся семья ментовская. Это тот Милюков, что банду Назарова вычислил и раскрутил на пятнадцать лет.
– А толку! Назар-Хазар стал смотрящим по региону…
Сявков сказал это приглушенным шепотом, выказывая удивительную осведомленность и посмотрел в упор на журналиста, с затаенным злорадством: нас, мол, на мякине не проведешь. Кречетова этот разговор удивил, он пару минут назад был уверен, что мэр Мищев не виноват, хотел пойти на митинг, а теперь вдруг засомневался. Он дернул Сявкова за рукав.
– Вовчик, а кто сказал, что Мищев следователя замочил?
– Да все говорят…
На это «все говорят», что-то возразить невозможно. Рубас развернулся и зашагал в сторону центральной
Москва, метро «Университетская»
Юрий Мищев двадцатилетний светловолосый парень с ярким природным румянцем, ходит вдоль бордюра с обувной коробкой. Выкрикивает громко, незатейливо: «Кроссовки… Кому фирменные кроссовки…» Сквозь сизую вонь выхлопных газов наплывами вместе с шаловливым майским ветром пробивается запах тополевой клейкой листвы, запах весны. Хочется неотрывно смотреть на девушек в коротких юбочках, ловить их лукавые улыбки. Словно в забытье он подошел к миниатюрной девушке в белой блузке, похожей на одуванчик.
– У вас нет лишнего билетика?
– Какого билета? – Она приостановилась. Уперла в лицо удивленный взгляд, черные брови сдвинулись к переносице.
– Счастливого билета. Вы его прячете в сумочке, или на груди… – начал он с мягкой улыбкой, как проделывал это на ступенях Университета.
Девушка отступила на шаг в сторону: «Прикалываешься, да?»
Самое время начать очередное знакомство. Но коробка в руках, словно вериги. Поэтому он лишь кивнул, дополняя сценку тяжким вздохом. Девушка рассмеялась и пошла дальше, поигрывая бедрами, под его неотрывным взглядом.
– Фирменные кроссовки…
Приостановился мужчина в потертом костюме с черной селедкой галстука на груди.
– Почем?
– Сороковник.
Мужчина внимательно разглядывает кроссовки, засовывает руку внутрь. Сгибает и разгибает подошву, хочет, видимо, переломить пополам и нанести ущерб коммерции. Мищев торопливо выхватывает: «Видишь тут лейбл и название на английском».
– Фирменные, говоришь? А че от них так воняет? – Он нарочито морщит нос.
– Да понимаешь ли, долго везли на пароходе. Припотели. Тебе какой размер?.. Ну, постой же. Бери за тридцать…
Мыльникова с копной русых давно не стриженых волос, которые разлетались веером вдоль воротника джинсовой куртки, возник неожиданно из-за спины, помахал, приветствуя, открытой ладонью. И тут же, как пахарь, стер рукавом пот со лба, поставил на асфальт огромную сумку-холщевку.
– Облом? Да… – подначивает он и хохочет. – Тут настырность нужна. Я вон три пары всучил. Одну даже за полтинник.
– Эх, Мыло, дружище! Не торгаш я, похоже. Мужик привереда, говорит, что
воняют кроссовки. А сам ходит в обносках…
– Ладно и складно Юрец, поехали в общагу. Жрать охота, сил нет.
Общежитие физтеха МГУ
В комнате на четверых Мищев прозвище Физик, Мыльников – Мыло, Кузиков по кличке Пан. На столе плавленые сырки, кусок колбасы и два растерзанных батона. Мищев тискает в руках бокал с чаем. Лицо задумчивое, больше того недовольное.
– В принципе, мужик прав. Мы провонялись дешевой китайщиной. Навар мизерный…
Кузиков верткий, как обезьяна, вскакивает резко с кровати.