Генерал Деникин
Шрифт:
– А с вами, капитан, мне говорить трудно. Скажу только одно: вы сделали такой шаг, который не одобряют ваши товарищи.
Деникин промолчал. Ему было обидно. Куропаткин не знал, как за него, опального, стояли все это время даже совсем бедствующие офицеры. И впервые за существование Академии на днях состоялся общий обед выпускных, где они единодушно протестовали против академического режима и нового начальства со всей резкостью. Капитан Деникин ждал следующего дня во дворце, там вопрос о его принадлежности к Генштабу должен был проясниться окончательно.
Для следования на торжество в Царское Село выпускникам четырех академий и начальствующим лицам был подан особый поезд. Уже на вокзале Деникин перехватывал пристальные взгляды генералов-«академистов», опасались его возможной дерзости на высочайшем приеме.
Во дворце капитана сразу воодушевила приятная неожиданность. К нему вдруг подошел сам председатель Государственного совета, генерал-фельдмаршал великий князь Михаил Николаевич. Он сказал, что генерал Альтфатер из Главного Артиллерийского докладывал ему о нем. Великий князь выразил капитану сочувствие, сообщил, что доложил государю его дело во всех подробностях.
Выпускники стали строиться в одну линию вдоль анфилады залов. Деникин, по старшинству баллов в злополучных последних списках, встал перед троими офицерами, вылетевшими сначала с ним за генштабистскую черту. Капитан вдруг увидел, что Сухотин о чем-то оживленно переговаривается с Куропаткиным, смотря в его сторону. Вот Сухотин кивнул головой слушающему их курсовому полковнику Мошнину.
Мошнин быстро направился к шеренге Деникина. Он вывел из строя троих его бывших товарищей-неудачников, провел их к ряду, причисленных в Генштаб, и поставил в него. Отделил строй будущих генштабистов интервалом в два шага… Деникин остался на фланге выпускников, не удостоенных в Генштаб.
Все стало капитану ясно. Генеральный штаб – мимо! Его сердце словно бы покатилось, и Деникин сжал зубы, чтобы не измениться лицом.
Тихо скомандовали по рядам:
– Господа офицеры!
У императорской двери вытянулся и замер дворцовый арап. Деникин заметил, как генерал Куропаткин, стоявший напротив нее, низко склонил голову.
Вышел государь. Человек скромный, он, как всегда, смутился парадом сотен вытянувшихся офицеров. Каждого из них ему предстояло о чем-то спросить, обогреть приветливостью. Государь шел по строю, останавливался, беседуя с томительными паузами. Словно тосковал своими добрыми глазами, смущенно подергивал шнуры аксельбанта.
Приблизился государь к Деникину. Капитан взглянул на сопровождавших его Куропаткина, Сухотина и Мошнина. Они впились в Деникина сумрачно-тревожными глазами. Государь остановился напротив него.
– Капитан Деникин, – представился офицер.
Деникин увидел, что государь его вспомнил. Спросил капитана очень учтиво:
– Ну, а вы как думаете устроиться?
– Не знаю. Жду решения вашего императорского величества.
Государь повернулся к свите и вопросительно взглянул на Куропаткина. Военный министр поклонился низко, но четко сказал:
– Этот офицер, ваше величество, не причислен к Генеральному штабу – за характер.
Некоторое смятение пронеслось по лицу государя, он нервно обдернул аксельбанты. Потом любезно поинтересовался у Деникина, долго ли он служит и где расположена его бригада. Получил ответы, кивнул приветливо и пошел дальше.
Физиономии Куропаткина, Сухотина, Мошнина просветлели так, что в свите заулыбались. Деникин горько воскликнул про себя:
«Вот тебе и правда воли монаршей! Каким чертополохом поросли пути к правде!»
Один из близко знавших А. И. Деникина людей написал по поводу этой истории:
«Обиду несправедливостью молодой капитан Деникин переживал очень болезненно. По-видимому, след этого чувства сохранился до конца дней и у старого генерала Деникина. И обиду с лиц, непосредственно виновных, перенес он – много резче, чем это следовало, – на режим, на общий строй до самой высочайшей, возглавляющей его вершины».
Думаю, что «недолюбливание» Николая Второго Деникиным, что подчеркнула его дочь в версальском разговоре со мной, родилось из данных событий. Поздние претензии Деникина к императору лишь наслоятся на эту обиду крайне самолюбивого капитана.
У Деникина опустились руки, но его еще пытались отстоять. Перед возвращением в бригаду капитану предстояло отбыть лагерный сбор в одном из штабов Варшавского военного округа. И начальник варшавского штаба генерал Пузыревский взял его к себе на вакантную должность Генштаба. Он послал в Петербург отличные аттестации Деникина и трижды ходатайствовал о его переводе в Генеральный штаб. На третий раз пришел ответ: «Военный министр воспретил возбуждать какое бы то ни было ходатайство о капитане Деникине».
Получил и Деникин официальную бумагу из Канцелярии прошений: «По докладу военным министром Вашей жалобы, Его Императорское Величество повелеть изволил – оставить ее без последствий». Куропаткин окончательно закольцевал сухотинскую и свою оборону.
Пузыревский призывал Деникина все равно не унывать, остаться у него в прикомандировании. Но Деникин не имел привычки плавать неким предметом в проруби: не приставая к Генеральному штабу и отставая от строя. Весной 1900 года он вернулся во 2-ю артиллерийскую бригаду.
Уже в Беле капитан узнал, что его одинокое петербургское сражение выиграно. По прецеденту с Деникиным антикуропаткинская партия в военных верхах настояла твердо определиться с правилами выпуска. И было принято впечатляющее решение: всем офицерам, когда-либо успешно окончившим третий курс Академии Генштаба, независимо от балла, предоставить перейти в Генеральный штаб. Оно не коснулось только зачинщика баталии Деникина.
В бригаде тоже наладилась нормальная служба. За это однополчане Деникина бились тут не хуже, чем он в столице. Разор в бригаде из-за командовавшего ею самодура дошел до предела. Стал процветать один мерзавец-подполковник, которому командир доверил батарею. Он так отличался в грязных похождениях, что многие офицеры перестали отдавать ему честь и протягивать руку.