Генерал Ермолов
Шрифт:
За прекрасного юношу вступился обер-квартирмейстер Кавказского корпуса Евстафий Иванович Верховский, Ермолов знал его со времён Кульмского сражения и очень дорожил им. Он попросил Алексея Петровича отдать Аммалата ему на поруки. Генерал не смог отказать, согласился, сказав при этом:
— Я по своей слабости уже много сделал ошибок, но так и быть, прощаю Аммалата; возьми его, но помни: не доверяйся ему, будь осторожен{590}.
В том, что Аммалат и Верховский подружились, вроде бы нет ничего необъяснимого. Первый, несомненно, был благодарен своему спасителю и, возможно, надеялся, что влиятельный Евстафий Иванович поможет ему овладеть столь желанным шамхальским престолом. Второй, думаю,
Одним словом на этот вопрос ответить трудно, пожалуй, невозможно. Надо подробно нарисовать максимально объективную картину событий на Северном Кавказе, которая определяла репутацию Алексея Петровича. Его и без того во всех грехах обвиняли ещё современники, даже друзья. Прошло четыре года. За это время полковник Верховский получил в командование Куринский гренадерский полк и из Тифлиса переселился в Дербент. Вместе с ним переехал туда и Аммалат, который всё ещё оставался буйнакским беком. Расчёт честолюбивого юноши на получение Тарковского шамхальства не оправдался. Неприязнь к спасителю, подогреваемая кознями Султан-Ахмед-хана, постепенно нарастала.
Аммалат-бек не отказался от мысли заполучить в жёны красавицу Салтанету, о которой давно уже не имел никаких известий. Неожиданно появилась надежда хоть что-нибудь узнать о любимой женщине. Полковник Верховский получил приказ навести порядок в некоторых аулах Мехтулинского ханства, недавно включённых в состав шамхальства Тарковского, восставших против необузданного нрава русского пристава.
Молодой человек добился разрешения сопровождать своего покровителя.
Не успел отряд карателей дойти до цели, как пришло известие о том, что волнения там утихли столь же неожиданно, как и начались. Верховский вынужден был повернуть назад. Надежда Аммалата получить сообщение о любимой стала угасать. Но Ахмед-хан аварский, следивший за движением русских, сумел уведомить его, что хотел бы встретиться и поговорить. Как говорят современники, свидание это состоялось ночью за пределами русского лагеря, что подтверждает и Алексей Петрович в своих записках. Правда, он говорит не о свидании, а о «сношениях», установившихся между ними во время похода.
Ахмед-хан откровенно сказал ему, что Салтанета просватана за Абдул-Муслима, второго сына Мехти-шамхала тарковского, и в то же время дал понять, что не всё ещё потеряно:
— Слушай! Я ещё могу взять своё слово назад. Салтанета будет твоей, но первое условие этого — смерть Верховского. Его жизнь будет калымом за невесту…
— Без Верховского весь Дагестан останется без головы и оцепенеет на несколько дней от страха. В это время мы налетим на рассеянных по квартирам русских. Я сажусь на коня с двадцатью тысячами аварцев и акушинцев, и мы нападём с гор на Тарки как снежная лавина. Тогда ты, Аммалат, — шамхал тарковский!{591}
Евстафий Иванович, по-видимому, был слишком открытым человеком. Он мечтал по завершении похода отправиться в Россию, где ожидала его невеста, молодая вдова недавно убитого в Гурии полковника Пузыревского, мечтал и своей мечтой делился с окружающими. О его планах стало известно хану аварскому, и тот умело воспользовался полученной информацией.
Хан аварский подкупил близких к Аммалату людей, и те распространяли слухи, будто шамхал тарковский плетёт против него интриги. Так, бывшая няня буйнакского бека со слезами на глазах утверждала, что сама слышала, как он предлагал Верховскому пять тысяч червонцев за смерть её воспитанника и что полковник отверг это предложение, пообещав, однако, взять его в Россию и потом отправить в Сибирь.
Как известно, Верховский действительно собирался в отпуск и предложил Аммалату поехать с ним в Россию. Это приглашение как бы подтверждало опасение няньки. Судьба
Полковника Евстафия Ивановича любили все. Когда его тело отправляли в Дербент, солдаты плакали навзрыд.
Аммалат выполнил условие Ахмеда. Окрылённый надеждой получить в жёны красавицу Салтанету, он помчался в Хунзах, но там его ожидало страшное разочарование. Хан погиб, сорвавшись в пропасть вместе с конём. А вдова его выпроводила жениха из своего дома. О свадьбе не стоило даже мечтать.
Похоже, горцы восприняли убийство Верховского как значительную победу, вдохновившую их на активные действия. Волнения охватили чуть ли не все провинции Дагестана, которые продолжались всего три дня. Где-то они были подавлены силой, где-то затихли сами по себе. Участники этих волнений разделились на две части: одни продолжали симпатизировать Аммалат-беку, другие считали его виновником всех смут и требовали изгнания. Он удалился и укрылся пока в аулах койсубулинцев, за что те и поплатились своим скотом, спустившимся с горных пастбищ, и аманатами, взятыми русскими в залог мира. Вскоре после этих событий в Дагестан прибыл Ермолов. Одного появления его было достаточно, чтобы остановить горцев от слишком смелых предприятий. Два неукомплектованных батальона Херсонского и Ширванского полков, пришедших с ним, показались им, по выражению самого Алексея Петровича, «силами ужасными». Они и представить не могли, что при главном начальнике может быть так мало войск.
Наступила осень. В Дагестане установилось затишье. Ермолов отпустил войска на зимние квартиры, и сам остановился в селении Большие Казанищи, что в Мехтулинском округе. Зимовка эта, вопреки ожиданиям, оказалась спокойной и весёлой. Многие офицеры, не связанные семейными узами, в том числе и сам главнокомандующий, заплатив калым, как того требовал обычай, вступили в так называемый кебинный брак с мехтулинками и, по выражению Ермолова, «скучную стоянку обратили в Магометов рай». Алексей Петрович не только наслаждался любовными утехами, но и много работал, пытаясь добиться замирения постоянно бунтующего края. С этой целью он несколько раз тайно встречался с одним из самых влиятельных дагестанских мулл, Сеидом-эфенди, и сумел склонить его на свою сторону. Это представлялось тем более важным, что к этому времени относится появление на Северном Кавказе идеи мюридизма — священной войны против неверных, то есть православных. Только благодаря суровому нраву нашего генерала она не получила тогда широкого распространения на Кавказе.
Ермолов настойчиво и систематически подчинял себе местных владельцев: одних карал, других поощрял, третьих вообще устранял.
Он широко использовал и проверенный с давних пор важнейший принцип завоевателей — разделяй и властвуй, натравливая одни племена на другие, крестьян — на мятежных феодалов, враждебных России, освобождая первых от крепостной зависимости от вторых, как сделал это, например, в Грузии и в Кабарде. Нет оснований придавать этому факту социальную окраску. Это был всего лишь тактический приём, направленный на подавление сопротивления горской знати.
Перезимовав в Казанищах, Ермолов возвратился в Тифлис. С этого времени и до вторжения персов в Грузию серьёзных волнений в Дагестане уже не было. Вот что писал об этом Алексей Петрович в донесении царю:
«При всех обстоятельствах, сопровождавших вторжение неприятеля в наши пределы в 1826 году, при общем возмущении в мусульманских провинциях, Дагестан, многолюднейший, воинственный и помнящий прежнее своё могущество, пребывал в совершенном спокойствии, говоря, что новых властелинов он не желает»{593}.