Генерал Ермолов
Шрифт:
Проницательный Ермолов все это примечал и наконец решил проучить нерадивого штаб-офицера. Призвав как-то полкового старшину к себе в палатку вечером, он долго обсуждал с ним расположение пикетов и, отдав распоряжение на предстоящую ночь, велел утром явиться с подробным отчетом. Полковой старшина ушел, заверив генерала, что все будет исполнено в точности. В два пополуночи Ермолов сделал в его палатку ночной визит. Он нащупал в темноте лентяя, лежащего в постели, всыпал ему нагайкой штук пятьдесят горячих — причем тот и не пикнул — и вернулся к себе как ни в чем не бывало. А через несколько минут после такого угощения полковой старшина уже летел осматривать пикеты.
При утреннем докладе с мельчайшими подробностями наказанный объяснил главнокомандующему все выясненное им. Ермолов внимательно его выслушал, поблагодарил за исполнительность и добродушно прибавил:
— А у тебя, братец, денщик-то ужасная скотина! Ночью я подумал, что еще застану тебя, и пошел в твою палатку.
И что же? Представь себе, этот негодяй забрался в твою постель и дрыхнет! Ну и задал же я ему за это баню! Будет теперь меня помнить. Ты, братец, смотри за ним хорошенько. Такого гуся нельзя баловать!..
Полковому старшине оставалось только благодарить главнокомандующего за такую о нем попечительность.
Подобных учеников у Ермолова было несколько, он называл их обыкновенно своими «крестниками», и кличка эта оставалась за ними навсегда. Пресекая с фамильярным добродушием простительные слабости, он, однако, был беспощаден, когда ему приходилось карать трусость, подлость, корыстолюбие. Так, получив известие, что командир одного из полков не решился отбить у мятежных кабардинцев русских пленных, проконсул Кавказа направил ему следующее примечательное по резкости письмо:
«Мне надобно было пройти чрез всю Кабарду, чтоб удостовериться, до какой степени простиралось неблагоразумное поведение Ваше. Здесь же я узнал, до какой степени простиралась и подлая трусость Ваша, когда, догнав шайку разбойников, уже утомленную разбоем и обремененную добычей, Вы не смели напасть на нее. Слышны были голоса наших, просящих о помощи, но Вас заглушила подлая трусость; рвались подчиненные Ваши освободить своих соотечественников, но Вы удержали их. Из мыслей их нельзя изгнать, что Вы были или подлый трус, или изменник. И с тем, и с другим титулом нельзя оставаться между людьми, имеющими право гнушаться Вами и с трудом удерживающимися от изъявления достойного к Вам презрения, а потому я прошу Вас успокоить их поспешным отъездом в Россию. Я принял меры, чтобы, проезжая село Солдатское, Вы не были осрамлены оставшимися жителями; конечно, я это сделал не для спасения труса, но сохраняя некоторое уважение к носимому Вами чину».
Ермолов не прощал даже ближайших своих соратников, если считал их виновными. Генерал-майор А. Б. Пестель донес в 1819 году из Дагестана в Тифлис об одержанной им победе над горцами. Главнокомандующий недолюбливал этого генерала за его бессмысленную жестокость и грубость.
Это о нем верный Мадатов с возмущением доносил из Дербента: «Весь народ здешний, будучи крайне недоволен правлением генерал-майора Пестеля, готов всякую удобную минуту поднять оружие. Ужасный ропот в народе на несправедливые и нерезонные поступки Пестеля дошел до меня в самом начале въезда моего в здешние провинции…»
Народ говорит, что «ни удовлетворения ни в чем не видит и даже ни одного ласкового слова от Пестеля и слышит одни только всегдашние повторения его — прикажу повесить».
И все же, исходя из принципа, что победителя не судят, Ермолов нашел возможным ходатайствовать перед Александром I о награждении Пестеля знаками св. Анны. Когда же оказалось, что Пестель обманул его, понеся вместо одержанной победы поражение, Ермолов посоветовал Пестелю отбыть в Россию. В письме к императору Александру он принес извинения за то, что невольно ввел его в заблуждение, и присовокупил: «Пестель скоро будет иметь счастие лично представить Вашему Величеству свою неспособность».
Строгий и взыскательный, Ермолов проявлял трогательную, поистине отеческую заботу о подчиненных, в особенности о нижних чинах.
При обозрении края в 1816 и 1817 годах некоторые ханы, по восточному обычаю, предложили ему в дар верховых лошадей, золотые уборы, оружие, шали и прочие вещи. «Не хотел я обидеть их, — объясняет Ермолов в специальном приказе по Отдельному Грузинскому корпусу, — отказав принять подарки. Неприличным почитал я воспользоваться ими, и потому, вместо дорогих вещей, согласился принять овец (от разных ханств 7000). Сих дарю я полкам; хочу, чтобы солдаты, товарищи мои по службе, видели, сколько приятно мне стараться о пользе их. Обещаю им всегда о том заботиться… Овцы сии принадлежат артелям, как собственность, в распоряжения коей никто не имеет права мешаться. Стада должны пастись вместе всего полка, не допуская мельчайших разделений, дабы караулами не отяготить людей и солдаты не сделались бы пастухами. Команды при табунах должны быть при офицерах и в строгом военном порядке. За сохранение табуна не менее ответствует офицер, как за военный пост. Полку вообще не сделает чести, если офицер его не будет уметь сберечь собственности солдатской. Овец в первый год в пищу не употреблять, но сколько можно стараться разводить их… Впоследствии времени будет и мясо, и полушубки, которые сберегут дорогое здоровье солдата, а полушубки, сверх того, сохранят и амуницию.
Для выделки шкур я помогу полкам деньгами; каждые полгода полки должны представлять мне ведомости об успехе разведения овец, по которому буду заключать о заботливости гг. командиров. Солдатам позволяется, если найдут выгоднее, иметь рогатый скот, продать или променять овец.
К отправлению приемщиков и команд должно полкам приступить немедленно. Приказ сей прочесть в ротах».
Замечательный приказ!
Тут проявилось, помимо прочего, и необыкновенное бессребреничество Ермолова, и его верный хозяйский глаз, детальное, дотошное проникновение в солдатский, артельный быт. Приказ этот положил начало стройной системе упорядочения и оздоровления солдатской жизни и разумного использования богатых природных качеств русского крестьянина в шинели — не только в ратных, но и хозяйственных, экономических нуждах огромного и запущенного края.
Особенно плодотворной была идея Ермолова, последовательно проведенная в жизнь начальником его штаба Вельяминовым, об учреждении так называемых штаб-квартир на постоянных местах. Солдаты были переведены из казарменного на полуоседлый, полуказацкий быт, который, кажется, только и мог придать непреодолимую крепость русским кордонам и границам. В этой тревожной азиатской стороне, испокон веку подвергавшейся непрерывным нашествиям, каждый час можно было ожидать набега или вторжения.
Персидский или турецкий сосед не ждал объявления войны, а являлся как снег на голову внезапной грозой, от которой население имело единственное спасение — бегство. И вот Ермолову пришла счастливая мысль поселить полки на постоянных местах, выбор которых оправдывался бы стратегическими соображениями.
Возведение штаб-квартир началось с гренадерской бригады, которая предназначалась для внутренней охраны Грузии. В Карталинии полки расположились в старинном городе Гори, в Башкичете, в Белом Ключе; в Кахетии — в Гамборах, Мухровани, Царских Колодцах. Тифлисский полк занял селение Большой Караклис; егеря обосновались в Карабаге, близ Шуши, в селении Чинахчи; полки Дагестанской бригады стали около Дербента и близ города Кубы.
В первый год ермоловского правления штаб-квартиры были учреждены только в Закавказском крае, так как на линии, в Чечне и Дагестане их строить было преждевременно. Но и там, как мы знаем, они возникли впоследствии, когда русские войска стали шаг за шагом продвигаться в дебри Кавказа. Бодро переходили солдаты высокие, покрытые снегом хребты. В дремучих лесах, где всякую минуту можно было ожидать нечаянного нападения, прорубались широкие просеки; каждая занятая полоска земли обеспечивалась надежными укреплепиями.