Генерал Ермолов
Шрифт:
— Волки едят мясо, — заметил Фёдор.
— Мясо! Хочу мяса! Хоть маленький кусочек баранинки. — Мажит сложил ладони, показывая Фёдору какой маленький, совсем маленький кусочек, он хотел бы получить на ужин.
— Позавчера ели куропатку...
— Ушан-собака украл мою долю! Вспомни, Педар-ага! Там, — Мажит указал грязным пальцем в озеро белёсого тумана у них под ногами, — там Хан-Кале, кров, свежий хлеб, молоко, сыр, песни у кабатчика послушать.
— ...дыба и эшафот. Вот скажи-ка мне, Мажит-ага, во времена твоего деда и прадеда
— Нет, Педар-ага. Не поступали так мои предки. Джигит колол врага кинжалом, или сёк саблей, или пулей попадал ему в грудь. Что такое дыба? Где ты видел в наших аулах эшафот?
— В Хан-Кале, Мажит, видел. Видать, дурному обучились твои сородичи, пока ты в медресе прохлаждался...
— Есть хочу...
— Ступай-ка ты в Хан-Кале, Мажит. Поешь тамошних лепёшек, молока попей, песни послушай. А мы с Соколиком ночку тут переждём. Утром возвертайся и расскажи мне, вкусно ли понил-поел, сладко ли поспал. Как живы-здоровы люди в Хан-Кале. Особливо меня интересуют Аббас-страшилище и Абдаллах — его хозяин. Живы ли ещё, собаки. Сделаешь?
Мажит молчал.
— Отвечай, грамотей, — ласково настаивал Фёдор. — Или подлое замыслил?
— Обидно мне, Педар-ага, что правдивые слова и честная дружба вызывают у тебя подозрения в злом умысле. Я лишь хочу дать отдых коням, баню посетить. Уже целую неделю умываюсь лишь холодной водой. Что сказал бы старый Исламбек, если б узнал, что от сына муллы воняет как от старого ишака?
— От молодого ... — задумчиво ответил Фёдор. Он прикидывал и раздумывал: расстояние от вершины холма до окраины Хан-Кале — пару часов ходу небыстрым шагом старого одра и его говорливого всадника. Туман, конечно, помеха, но помеха для обоих противников. Да и звуки в нём слышнее, приближение врага можно услышать издали.
— Не оскорбляй меня, Педар-ага, — тарахтел своё Мажит. — Я тебя не оскорбляю, и ты меня не оскорбляй. Ты — хороший человек, добрый, отзывчивый, храбрый. Но часто пренебрегаешь еженедельными омовениями. Между тем Аллах велит нам...
Фёдор размышлял. Припасы еды иссякали. Оставалась одна лишь зачерствевшая лепёшка, испечённая старой служанкой-осетинкой ещё в Грозной крепости. Сыр весь вышел. Они могли бы прокормиться охотой, запаса соли хватит дойти до Коби и вернуться в Грозную. Но как прожить без хлеба?
— Ступай в Хан-Кале один, Мажит-ага. Переночуй, поешь лепёшек, баню... посети и возвращайся. Я буду ждать тут, неподалёку.
Мажит изумлённо воззрился на него из-под нависших шерстин бараньей шапки.
— Педар-ага...
— Ступай. Аллах велит слушать старших без прекословий, — приказал Фёдор. — Жду тебя назад завтра к вечеру чистым, с припасом харчей в дорогу. В начале лета мы с товарищами в Хан-Кале знатную кутерьму устроили. Там каждая собака меня знает и ненавидит, не скроисси.
Мажит ушёл в туман, ведя Бурку в поводу. Ушан, немного повременив, потрусил следом. И его понурую спину поглотила белая пелена.
Фёдор решился закурить.
— Вот теперь-то, Соколик, мы доподлинно узнаем, почём цена дружбы Мажита-аги.
Он сидел на влажном валуне, вслушиваясь в темнеющую тишину. Странно тихо было вокруг: ни свиста, ни шороха. Влажный воздух сгустился и застыл, словно студень. Ещё до наступления темноты туман поднялся выше и накрыл вершину холма, на котором ждали своего часа конь и его всадник.
Временами усталость уводила его в забытьё. Но и тогда он не переставал слышать. Вот чьи-то лёгкие копытца осторожно ступают ниже по склону. Вот порхнула крыльями птаха. А вот и голодный хищник заскулил — завыл где-то далеко, под сенью тумана. Фёдор открыл глаза. Наступившая ночь сделала невидимым Соколика, но верный друг тут, рядом. Дышит ровно, если чуть двинется — то едва слышно, как звякают стремена. Значит, хищник далеко, в иную сторону направлена алчная погоня голодной стаи. Зачем рыщут в темноте? Какую добычу преследуют волки? Фёдор прикасался пальцами к покрытому холодной росой прикладу ружья. Волчок тоже не спал той ночью. Влажно белело в темноте его лезвие под правым боком разведчика.
Так в дремотной сырости, в неуютном покое, щедро разбавленном тревогой, встретили они новый день. Туман немного рассеялся лишь к полудню, приоткрыв ненадолго лабиринт улочек между беспорядочно разбросанными постройками Хан-Кале. Фёдор смотрел во все глаза, но, как ни старался, не смог рассмотреть ни дымка над плоскими крышами, ни силуэта козы или собаки. И людей не было видно на улицах ненавистного селения. Ни движения, ни звука не приметил, пока Хан-Кале снова не накрало влажное одеяло тумана. Ожидая наступления новой ночи, они честно, пополам разделили с Соколиком последний хлеб.
— Завтра пойдём туда, братишка, — сказал разведчик своему коню. — Не помирать же нам с тобой с голоду на этом склоне над адской бездной.
Ночью, стараясь отогнать навязчивую дремоту, призывал он волшебный образ Аймани. Мечтал ещё хоть раз глянуть в синие её глаза. Но она не приходила, не являлась на зов. Тогда пытался он припомнить крутой берег Терека, заросли ивняка над ним. Пыльную колею по-над рекой. Хату отца, чисто выметенный двор, руки матери в сероватом налёте муки, мнущие тесто. Так и дожил Фёдор до утра того страшного дня.
Они вошли в Хан-Кале со стороны выгона, оттуда, где окраинный луг был разгорожен жердинами на загоны. Крались, Фёдор с обнажённым Волчком в одной руке и заряженным пистолетом в другой, Соколик следом за ним, пригибая шею и настороженно прядая ушами. В одном из загонов Фёдор приметил окровавленные останки нескольких овец.
— Вот за кем охотились хищники в ночи, — говорил всадник своему коню. — Видно, беда пришла в Хан-Кале. Проклятие осуществилося, раз не смогли пастухи защитить свои отары от ночных воров.