Генерал Ермолов
Шрифт:
«Надо спешить, скоро осень», — думал казак.
Пережитый ужас начал забываться, вот только Мажит... Нет, не мог грамотей из Акки стать предателем, не стал бы сбегать, бросив товарища наедине с чумою. Это он, Фёдор, дал слабину, не сумел найти среди гор трупов, может быть, живого ещё товарища. Испугался, не сдюжил. Но муки виновности с каждым днём ослабевали. Фёдор начинал скучать.
На третий день казак оседлал на славу отдохнувшего Соколика и принялся прочёсывать прибрежные заросли в поисках сухопутной дичи. В тот день, так же как и в последующие, Али — дикий волк неотступно следовал за ним так, словно получил от хозяина приказ следить за казаком,
На утро шестого дня, придя в денник с седлом и уздечкой, Фёдор обнаружил там спящую собаку. Ушан спал в углу, на груде сена, свернувшись калачиком. Длинный обрубок хвоста накрывал его седеющую морду. Заслышав стук воротины, пёс приоткрыл ореховый глаз, шевельнул рваными ушами, но не забрехал и на ноги не поднялся. Соколик приветствовал друга, как обычно, киванием головы и стуком об пол копытом правой, одетой в белый чулок ноги.
— Ушан! — Фёдор бросился было к собаке, но осёкся, словно смрад зачумлённого Хан-Кале снова ударил ему в ноздри.
— Он здоров, Педар-ага. Мы долго скитались по лесам, питаясь погаными грибами, как это принято у урусов. Ночевали на деревьях, как пернатые совы.
Бурку съели волки. Нас не смогли снять с дерева. Я боялся заразить тебя чумой. Ждал, согласно заветам брата моего деда, Исламбека. Если джигит не умрёт в течение шести дней после прикосновения к зачумлённому — значит, Аллах сберегает его от этой болезни. Гасан-ага такой, старый волк Али такой, ты, Педар-ага, тоже такой. Теперь и Мажит может не бояться чумы.
— Матерь Божия, Пресвятая Богородица, — только и смог вымолвить Фёдор, когда Мажит выбрался наконец из кипы соломы, сложенной в углу денника. Он выронил седло и уздечку, бросился к Мажиту и что есть мочи стиснул грамотея в объятиях.
— Исхудал-то, грамотей! В чём душа держится! Уж я истосковался весь, уж извёлся...
— Знаю, — печально молвил Мажит. — Князь из Кураха и его слуги сочли меня предателем. Но это не так. И ты мог бы не волноваться вовсе, если б прочёл мою весточку. Ты видел её? Видел надпись на стене сакли Абдаллаха?
— Как не видеть, видел. Только не смог я письмена разобрать.
— То арабская вязь. Её надо не как русское письмо от сердца читать, а наоборот, к сердцу. Арабское письмо так читают.
— Всё верно, грамотей. Только не умею я читать арабские письмена, ты уж прости. Но я понял! Я догадался, что эти узоры неспроста там написаны были!
— Не оскверняй руки, казак! — заслышав вопль Дауда, кони тревожно встрепенулись в денниках, со стропил под потолок вспорхнули мелкие плахи. — Беги от разносчика чумы!
Фёдор обернулся. В дверях конюшни, подсвеченная сероватым утренним светом красовалась мощная фигура курахского воина. Из-за плеча Дауда выглядывала, покрытая неизменным лохматым треухом, головушка владетеля этих мест — старого Лорса.
— Не кричи, Дауд, не пугай коней. Ты такой же гость в моём доме, как этот юный мудрец. Он здоров, Аллах наградил
Лорс робко протиснулся между каменным боком Дауда и неоструганным косяком, подошёл.
— Ты здоров, мой мальчик, судьба и на этот раз пощадила тебя, — приговаривал он, отечески обнимая Мажита.
Грамотей заметно приободрился.
— Малолетний пройдоха твой племянник? — подозрительно спросил Дауд.
— И мой прадед, и прадед Лорса-аги ведут свой род от Салтана-Мурзы — основателя этого селения, — молвил Мажит, широким взмахом отощавшей руки обводя щелястые стены конюшни. — Известно ли тебе, о рыцарь из Кураха, чем знаменит достославный Салтан-Мурза?
Не дожидаясь согласия нетерпеливого Дауда, Мажит поведал присутствующим сказание о том, как в незапамятные времена Салтан-Мурза вышел на поединок с армянским князем, дабы отстоять честь одной из своих жён. Они сражались более суток верхом на конях и пешими.
— ...и, наконец, славный Салтан-Мурза сразил незваного гостя, похитителя честных женщин, ударом палицы в висок. И пал пришелец на окровавленные камни горы Бартуй, и испустил он дух. Случилось это в восьмидесятом году от года основания крепости Лорс. В тот год славному Салтану-Мурзе исполнилось сто двадцать лет, — так закончил Мажит свой рассказ.
Гасан-ага не гневался, не отвергал Мажита. Младший брат владетеля Кураха пребывал в печальной задумчивости. Весь вечер просидел он неподвижно, у пылающего очага. Он не притронулся ни к еде, ни к питью, словно ничего не было в мире милее его сердцу, чем пляшущие в очаге языки пламени. Рядом, прислонённая к выбеленной стене дремала мандолина Дауда. Тишину лорсова кабака нарушал лишь металлический лязг точила, которым оруженосец курахского рыцаря правил тонкое лезвие своего кинжала. Изредка всхрапывал верный Ушан, устроившийся на полу у порога, на плотно пригнанных друг к другу камнях древнего лорсова жилища. Фёдор, Мажит и сам хозяин расположились за широким дубовым столом. Фёдору понравилось водить ладонями по его доскам, отполированным и вычерненным временем. Казаку вспоминалась матушкина скатерть из отбелённого полотна с затейливой вышивкой по краям, после ужина щедро усыпанная хлебными крошками. Вспоминались румяные пышущие жаром караваи. А здесь, на затерявшейся в лесной чащобе военной тропе, и хлеб был совсем другим — тонкий, пресный, изогнутой, серповидной формы. Лорс подливал Фёдору молодое, щиплющее язык жидковатое вино. Фёдор щедро разбавлял его водой из высокого, чеканного кувшина. Мажит, вооружённый глиняной чернильницей и перьями, разложил на краю стола листы тонкой сероватой бумаги. Прикусив нижнюю губу, он старательно расписывал чистые листы затейливой арабской вязью.
— В нашем роду не было ещё такого учёного человека, как молодой Мажит, — говорил Лорс. — Парень решил перенести на бумагу историю нашего рода, дабы увековечить память о Салтане-Мурзе и его потомках. Только не полупится у него это, не выйдет.
— Почему? — Фёдору нравилось рассматривать Лорса: его исковерканная детскими хворями, кособокая фигура, испещрённое морщинками, подвижное лицо, внимательные глубокие глаза, тихий вкрадчивый голос, осторожная повадка — всё выдавало человека хитрого, многомудрого, жизнелюбивого.