Генерал Ермолов
Шрифт:
«Эх, тикать надо отсель», — подумал Фёдор.
Волчка и Митрофанию он нашёл рядом, на лежанке. Как брат с сестрой пристроились они под боком захворавшего батьки. Фёдор мельком, с нежностью, глянул на Мажита. Аккинский грамотей осунулся. На смуглых щеках проступила усталая бледность. Сутки без перерыва валяясь в полузабытьи, Фёдор постоянно чувствовал его заботливое присутствие. Эх, видно, не научился акинец доверять казакам. Привык бояться и ненавидеть — вот и прибрал заботливо оружие, положил Фёдору под бок
— Ого! — захохотал Разумов, рассматривая фигуру Фёдора. — Это мода у вас, чеченов, такая пошла, кучерявые чубы отращивать? Наверное, для того, чтобы станичным девкам быть по нраву. Мало огненного взора да резвого коня! Бритая башка не нравится станичным магдалинам. Им подавай чуб кучерявый!
Фёдор в сердцах сплюнул, выхватил Волчка из ножен.
— Понял, понял. — Разумов вскочил, отступил на два шага в сторону, выставив перед собой руки. — Ты для того меня от татарской пики спас, чтобы лично татарской шашкой зарубить!
Фёдор выдохнул. Лезвие Волчка со звоном вошло в сухую землю рядом с тандыром.
— Не скрывайся. — Разумов шептал, стараясь удержать смех.
Простое лицо его излучало радость и довольство.
— Я тебя запомнил, казак. Видел в Грозной. Ты у Алексея Петровича при штабе служишь? Тайное задание?
Фёдор нехотя кивнул.
— Эх! И в этих забытым богом местах не обходится без романтики и весёлых приключений! А борода тебе идёт, солидней делает. Но на нахчи ты всё равно не похож. Знаешь почему?
— Почему? — буркнул Фёдор без любопытства. Уж больно надоел казаку и говорливый подполковник, и его ватага головорезов, именующая себя регулярной частью русской армии. Да и мысли об Али — диком волке не давали покоя. Или то был не он, не Али?
— А потому что глаз у тебя тёплый. И борода, и черкеска, и кольчуга под ней, и конь твой злющий — всё как у татарина. Бывают и у басурман глаза вот такого же орехового оттенка, как у тебя и пса твоего...
— Ну спасибо, ваше благородие!
— Да ладно, не благодари... Но у басурман даже ореховый глаз холоден и жесток. Это если не считать баб, конечно. У баб во взгляде всегда томная поволока, эдакие омуты. Не замечал?
— Нет. Я, ваше благородие, хотел только...
— Ну ещё, конечно, шашку можно упомянуть, — продолжал перечислять огрехи Фёдора Разумов. — Не ту, что ты в руке держишь, не Волчка, а другую, что пока лежит себе тихо в чёрных ножнах. Казацкой работы эта шашка. Я сам имел такую. Имел, да утратил, а жаль.
Павших хоронили раздельно. Своих — внутри крепости, на небольшом кладбище при часовенке. Врагов — за стеной. Там выкопали ров, сложили на краю его тела. Фёдор, преодолевая дурноту, долго ходил вдоль рва, всматривался в
— Чего тебе, дядя? Зачем ходишь следом? — приговаривал Фёдор.
— Чегой... чегой... Мож, помогу чегой... Не ровен час к мертвякам в ров сверзисси, спаситель... Мож, скажешь, кого ищешь? Мож, кто из них знакомец мой. Скажи, а?
Фёдор упрямо искал высокую волчью шапку, высматривал очертания огромного лука в груде переломанного оружия на краю рва. Нет, не находил он Али — дикого волка среди убитых, а значит, скоро доведётся встретиться с ним — живым и здоровым.
Фёдор присел на краю рва. Ночью прошёл дождь. Воздух дышал сырой свежестью и покоем. Разведчик всматривался в изумрудные луга все в клочьях белого тумана, в серые скальные выступы над ними. Тут и там на серых камнях виднелись жёлто-розовые пятна цветов. Кудрявые островки перелесков взбирались по склонам, теряясь в туманах вершин. Что таили они во влажном сумраке густого подлеска?
— Мне надо туда... — проговорил Фёдор.
— Куды? Сызнова воевать? Успеется... Нашёл ли своего упокойника среди убитых?
— Нет. А ты не видел ли, дядя, высокого джигита в волчьей шапке с огромным луком?
— Нет, сынок. На что он тебе? Кто он? Кровник твой?
— Надо сбираться в путь, дядя.
— Опасно. — Петрович покачал головой. — Сударь мой, Георгий Михайлович, так и не поймал Ёкку эвтого.
— Йовта мне не страшен, дядя. Ночью уходим.
Из Дарьяла ушли тайно. Глубокой ночью старая татарка — прислужница Разумова — вывела их через схороненную в зарослях полыни калитку. Лаз в стене был так низок, что Соколик едва прошёл в него, задевая седлом за каменную арку свода.
Разумов ждал их по ту сторону стены, рядом с калиткой. Он курил короткую трубку. Тлеющий табак бросал красноватые блики на его пожелтевшие от табачного дыма усы.
— Обоз уйдёт утром. Вместе к Грозной уходит часть моих людей с тремя пушками. Эх, медленно же они потащатся. А тут ещё погода!
— Что погода? — задумчиво спросил Фёдор.
— Чует моё сердце — в горах идут сильные дожди. За ночь вода в Мамисондоне прибыла — стала по пояс. Как переправляться станут, с пушками-то? Одно утешение — треть банды перебили. Остальные, надеюсь, надолго залегли по берлогам.
— Среди них есть христиане, ваше благородие, — и Фёдор поведал Разумову о найденном ими мертвеце.
— Да что там, Федя! Каких только тварей в этих благодатных местах не водится!
Разумов замолчал. Влажный туман собирался на козырьке его фуражки в крупные капли. Они срывались вниз, норовя погасить угольки в подполковничьей трубочке.