Генерал Ермолов

Беспалова Татьяна Олеговна

— Хитрый, зверюга... — пробормотал казак.

Соколик стоял спокойно. Он лишь шевельнул острыми ушами, заслышав голос хозяина.

На следующий день погода испортилась. Солнечный диск едва просвечивал сквозь густую пелену тумана. Моросил противный предосенний дождичек. Фёдор изнемогая от тоски, бродил между камней с ружьём наготове, надеясь подстрелить зазевавшуюся куропатку. Со стороны Кетриси доносилось лошадиное ржание, стук топоров, гортанные выкрики, брань — обычные звуки, производимые готовящимся к выступлению войском. В тот день при нём было две лошади: Соколик и буйная Чиагаран, застоявшаяся и раздобревшая от гостеприимства Абдул-Вахаба. В тот день Фёдор

оседлал её, чтоб не отвыкала от тяжести всадника, не забывала о подчинении. Соколик вольно носился без седла, полоща по ветру золотой гривой. Кобыла рвалась пуститься вскачь. Фёдор твёрдой рукой сдерживал её, говорил ласково:

— Куда мчаться надумала, пройдоха? Погоди! Не сегодня так завтра в путь-дорогу пустимся. Мигом опадут твои крутые бока, устанут быстрые ножки. Погоди, не рвися, успеешь...

Чиагаран то и дело сбивалась с рыси в галоп, словно манило её родное стойло иль почуяла она злого хищника, вставшего на свежий след. Фёдор слышал лишь яростный стук копыт да вой ветра в ушах. Папаха давно слетела с его головы. Кобыла неслась в гору туда, где между камней в зарослях колючего шиповника он вчера пытался выследить кабанчика. Внезапно Фёдор понял, что наслаждается бегом бешеной кобылы, что впервые за много дней тягучая тоска оставила его, выпала из седла. Сброшенная бешеной Чиагаран, ударилась оземь, осталась проклятая умирать среди камней. Фёдор захлёбывался влажным ветром, глаза застила влага. Охотничий азарт снова овладел им. Словно не выгуливал он застоявшуюся кобылу, а мчался во главе оравы таких же отважных охотников, вооружённый одной лишь рогатиной. Скакал по следам свирепой волчьей стаи. Вон они, вон мелькают меж камней серые хвосты. Вон горят кроваво внимательные глаза серых охотников. Неизбывная боль вырвалась из его тела вместе с бешеным воплем. Он орал и ревел. Так ревёт на вершине неприступной скалы рогатый тур, одержавший последнюю победу над непримиримым соперником. Так бушует громогласно бурный поток, пробивший себе дорогу через толщу скалы. Откуда-то сзади и слева он услышал ответное ржание верного Соколика. Внезапно наперерез Чиагаран из-за огромного лысого валуна выскочил Ушан. Выскочил и понёсся что есть мочи параллельным курсом, лишь немного опережая скачущую кобылицу. Перед глазами казака замелькали бурые пятна на его спине. И подумалось Фёдору тогда, что страшные события последних дней были лишь сонным наваждением. Что не вносил он бездыханное тело Мажита в семейный склеп владетелей Кетриси, что не видел он казни Йовты, что не лежала Аймани, скорчившись в клетке на зловонной соломе.

— Стой, Пляска! — хохоча кричал он кобыле. — Стой! Остановись!

Он подобрал поводья, крепче сжимал бока Чиагаран коленями. Чиагаран захрипела, высоко вскидывая голову. Ударила по каменистой почве передними копытами, закрутилась волчком.

— Стой, бешеная, хватит, довольно, — ласково приговаривал Фёдор, оглаживая её шею.

Ушан смотрел на них, повиливая обрубком хвоста. Фёдор спрыгнул с седла. Он ждал, он был уверен, что Аймани сию минуту выйдет к нему. Ещё миг — и он заключит её в объятия, вдохнёт полной грудью можжевеловый аромат.

— Ну что, трус? Что язык меж зубов вывесил? Где твоя хозяйка?

— Я здесь, — просто ответила она. — Пришла в последний раз.

Фёдор вскочил, шагнул к ней. Она отстранилась, потеряла равновесие, оперлась рукой о замшелый камень, смотрела отчуждённо, настороженно.

— Почему не дозволяешь обнять? — возмутился Фёдор.

— Опасаюсь... — внезапная, печальная улыбка осветила её черты.

— Разве тебе ведом страх?

— Я среди врагов и ты один из них.

— Я

тебе не враг.

— Так было, пока Сюйду жила с родителями в Коби. А ныне всё переменилось. Так осень сменяет лето. Долг перед родом зовёт меня.

Преодолевая сопротивление, он схватил её, стиснул в объятиях. Она застонала.

— Ты ранена?

— Что с того... не в первый раз.

— Побудешь со мной хоть единый час?

— В последний раз?

— Останься, не убегай, успеется... я отдам тебе Чиагаран...

Она наконец покорилась, прильнула к нему, прошептала:

— Ты оставляешь мне Чиагаран? Великодушный дар! Мне надо бежать в сторону Мамисона, на берег Эдисы, туда, где Йовта оставил свои богатства. Надо успеть забрать их первой. Долг перед родом зовёт меня.

* * *

Глубокой ночью они вернулись в Кетриси. На улицах было пусто. Лишь жгли костры дозорные да ближние слуги Абдул-Вахаба крушили на площади ставшую ненужной виселицу. Дозорные солдаты с подозрительным недоумением смотрели вслед казаку, ведущему в поводу коня без седла. Его не остановили, ни о чём не спрашивали. Беззубый Филька встретился им на дворе Абдул-Вахаба. Спросил подозрительно:

— Где нофуефь, кафак?

— Где-где, не в клетке ж ночевать. Устроюсь с конём, как обычно, в сарае. А тебе что за дело, убогий? Зачем не спишь?

* * *

Фёдор проснулся ранним утром от топота и звона конской сбруи. Со двора слышались приглушённые утренним туманом голоса.

— Пефегерь прискакал, пефегерь, — услужливо лепетал сонный Филька. — Профу пофаловать в этот вот дом. Там его фиятефтво квартирует.

«Ну вот, — подумал Фёдор. — Совсем скоро снова в путь».

В полдень созвали военный совет. Фёдор слышал, как шепелявый Филька бегал между домами, созывая офицеров.

— Эй, беззубый! — окликнул его Фёдор. — Нетто прибыла депеша? Дождались?

— Дофдалифь, — подтвердил Филька. — Вфех клифют на фовет...

И помолчав, добавил:

— Иди и ты, фтоли. Его фиятельфтво и тебя фелает видеть. Но только, чтоб фидел тихо и в рафговор начальников не вфтревал...Эх, фледовало бы тебя не на фоветы фвать, а фнова в клетку пофадить, фтоб не буянил, по горам попуфту не тафкалфя и в фнофения с лафунтиками фрага не вфтупал...

— Голову отрежу... — буркнул Фёдор в ответ.

— Фто? — изумился Филька.

— Ты честный солдат, Филька, и потому гибель твоя должна быть почётной. Голова долой — и вся недолга...

— Полоумный! Как ефть, полоумный! Вот долофу его фиятельфтву, о том как ты...

— Туроверов! — из дома убитого Хайбуллы вышел капитан Михаил Петрович.

Фёдор обернулся.

— Генерал собирает совет. Желает видеть и тебя, а ты опаздываешь. Нехорошо! Неправильно! Довольно маяться, ступай сюда, нам предстоят новые дела!

И Фёдор побрёл в сторону сакли Хайбуллы.

* * *

На дворе стоял туманный полдень, а в сакле Хайбуллы царил густой сумрак. Офицеры сидели вокруг раскладного походного стола. Бумаги, разложенные перед ними, освещал колеблющийся свет лучины.

Из Грозной пришли тревожные вести. Мадатов, Износков, Переверзев, младшие офицеры — все были на совете. По очереди читали и перечитывали письмо командующего, писанное им в Грозной и отправленное Мадатову две недели назад: