Генерал из трясины
Шрифт:
— Быстро ничего не делается. Сперва надо выиграть войну, а потом уж — земля крестьянам!..
Как свидетельствует Свен Стеенберг, особенно трудно пришлось А.А. Власову, когда после выступления к нему подошел заместитель германского начальника Смоленского района Никитин и начал спрашивать: правда ли, что немцы собираются сделать из России колонию, а из русского народа рабочий скот? Правы ли те, кто говорит, что лучше жить в плохом большевистском СССР, чем под немецким кнутом? Почему до сих пор никто не сказал, что будет с нашей родиной после
Но Власов прошел семилетний курс обучения в военно-бюрократическом университете Ленинградского военного округа и искусством демагогии владел в совершенстве.
Он ответил Никитину, что «уже одно его выступление в этом (смоленском. — Н. К.) театре доказывает, что немцы начинают понимать настроения и проблемы русских. Недоверие (немцев) привело ко многим и тяжелым ошибкам. Теперь эти ошибки признаются немцами… Свергнуть большевизм, к сожалению, можно только с помощью немцев. Принять эту помощь — не измена.
Чтобы добиться от немцев того, что должно было быть сделано уже давно, ему нужны доверие и помощь народа».
Ответы, может быть, и ловкие, но стоит только приглядеться, и видно, что ничего, кроме попытки уйти от «неудобных» вопросов, тут нет.
Как, впрочем, и в его декларациях и воззваниях.
Юрий Финкельштейн справедливо отмечает, что «Власов уходил от ответа на главный вопрос: за что воюем? Им был использован спасительный термин — непредрешенчество, освобождающий от ответственности за будущее».
Это подтверждается свидетельством Константина Кромиади, который сам слышал, как Власов говорил: «Окончательное решение при любых условиях должно принадлежать народу. В нашем положении на чужбине законченные социально-экономические рецепты значительно осложняют и без того сложную нашу задачу».
Соглашаясь с подобными свидетельствами, необходимо отметить, что и сам переход к рассуждению о сроках выработки социально-экономических рецептов будущего устройства России тоже определяется непредрешенчеством, уходом от главного вопроса — можно ли спасти Россию, помогая ее врагу.
В различных воспоминаниях можно найти десятки объяснений Власова, почему его предательство не является предательством Родины.
— В России — наши братья, — рассказывал А.А. Власов Игорю Новосильцеву. — Но братья бывают разные: Каины и Авели. И если Каина мы ненавидим, то Авеля мы любим. И вот… приходит некто и начинает бить Каина. Что делаете вы? Вы этому некто поможете. И когда падут оковы с Авеля и этот некто тоже захочет бить Авеля, вы с Авелем объединитесь, освободитесь от этого некто. Некто, вы сами понимаете, кто был.
Нелепо полагать, будто Власов не понимал, что немцы не собираются различать в русском народе Авелей и Каинов, поскольку все русские являются для них «унтерменшами»…
Андрей Андреевич Власов понимал это.
И, перечитывая его выступления, записи разговоров с соратниками, видишь, что он убеждал не столько слушателей, сколько самого себя, и, убеждая себя, он порою забывал об осторожности.
Глава вторая
— Теперь вы верите, что избрали правильный путь? — спросил у Власова Штрик-Штрикфельдт, когда тот вернулся в Берлин.
— Да, — ответил Власов и добавил, — если только не слишком поздно.
В характерной для него манере никогда и ничего не договаривать до конца, Андрей Андреевич Власов и тут не уточняет, что поздно и почему поздно, а Штрик-Штрикфельдт с характерной только уже для него, прибалтийской незамысловатостью объясняет, что Власов имеет в виду то, как разворачивались события на театре боевых действий весной сорок третьего года.
Между тем, очевидно, что Власов нагрузил свое «поздно» более значительным смыслом. Во время смоленского турне он остро почувствовал, что Сталину уже почти удалось преодолеть пропасть, разделявшую русский патриотизм и интернационалистическую идеологию компартии.
А немцы по-прежнему не понимали этого и не могли понять, потому что для исправления положения требовалось не только отступить от основополагающих принципов идеологии фашизма, но и пожертвовать самим пафосом этой идеологии.
Да, идеологи Третьего рейха были достаточно гибки, чтобы допустить союз с румынами, с болгарами, даже с татарами или кавказскими народами, ибо значение этих союзов ни в коей мере не подрывало германской уверенности в способности самостоятельно справиться с любым противником Рейха. Прибегать же в борьбе с Россией к помощи самой России было опасно.
И не только ненадежности русских частей опасались немцы.
Объявление союза с русскими подрывало нордически суровую и ясную идеологию уничтожения России.
В «Mein Kampf» Гитлер четко сформулировал основные обоснования своей «ост-политики»:
1. Немецкая нация нуждается в жизненном пространстве.
2. Русский большевизм является воплощением притязаний мирового еврейства на мировое господство.
3. Славяне — низшая раса.
Из этого неопровержимо вытекало, что славян и Россию можно и нужно использовать в целях осуществления немецких интересов, не считаясь ни с какими интересами самих русских. Следовательно, для решения этой задачи русские могли использоваться лишь в качестве прислуги и предателей, но никак не союзников.
Пропагандисты и разведчики могли обещать русским агентам в частном порядке все, что угодно. Руководители Рейха не могли давать русским авансов, поскольку это противоречило бы самой идеологии.
О том, как трудно давалось гитлеровцам отступление от своих принципов на практике, свидетельствует статистика.
Как известно, в июле сорок первого года в состав «восточных» (или иначе — «туземных») войск входили только эстонские, латышские и литовские охранные батальоны. Формирование украинских, казачьих, кавказских и туркестанских батальонов началось в конце 1941 года.