Генерал-марш
Шрифт:
Своими опасениями Иван Кузьмич ни с кем не делился, но ветераны «серебряной роты» уже что-то почуяли. Дневной привал было решено сократить, вместо обеда ограничиться чаем, караулы же выставить двойные. Возле костров сидели тихо, переговаривались редко, словно перед боем. Барон, вопреки своему обычаю, в сторону уходить не стал, устроившись с кружкой неподалеку от самого товарища Мехлиса. Представитель ЦК снес это молча и, тоже поломав традицию, даже не попытался устроить свару.
Иван Кузьмич, окинув взором притихший лагерь, сумрачных хмурых людей, и сам нахмурился. Нет, так не годится! Взбодрить бы народ…
Что там у нас по воспитательной части?
– Красноармеец Кибалкин!..
Племянник вынырнул словно из-под земли. Фуражка съехала на ухо, в руке – белая пиала с синей каймой. Чаевничал, значит.
Товарищ Кречетов, взглянув выразительно, подождал, пока родич приведет себя в уставной вид, покосился на безмолвного мрачного Мехлиса.
– Песни, говорят, разучиваешь? Дело доброе. А ну-ка, спой, покажи умение!
Кибалка, ничуть не удивившись, расставил пошире ноги, воздух вдохнул:
– Монгольская революционная!.. «Улеймжин чанар».
Улеймжин чанар тоголдорОнго ни тунамал толи шигУзесгелент тсарауг чин…– Стой, стой! – перебил Иван-старший, подобного не ожидавший – Орешь ты, конечно, громко. Только где здесь революция?
Узвел лагшин тогс маниУнехеер сетгелииг булаанам зее… —мелодично пропел звонкий девичий голос. Товарищ Кречетов обернулся. Чайка, она же недостойная Чайганмаа Баатургы, скромно поклонилась.
– Позволено ли мне будет ответить великому воину? Эту песню знает каждый монгол. Ее написал прогрессивный общественный деятель Данзан Рабджа, известный педагог и ученый, создатель первой монгольской школы, монгольского театра и народного музея…
Мехлис, внимательно прислушивавшийся к разговору, удовлетворенно кивнул. Барон же, взглянув изумленно, схватился за рыжий ус, словно желая его оторвать.
– Данзан Рабджа всю жизнь боролся с реакционным ламаистским духовенством и китайскими поработителями. Их наймиты отравили великого человека. Но песня осталась.
Девушка подошла к пунцовому от всеобщего внимания Кибалке, встала рядом, улыбнулась белозубо.
Учирмагтс сенгнесенУран гол шиг биы чин…Иван-младший не растерялся, подхватил:
…Угаас хамт бутсенУлаан зандангиин унер шигУлмаар сетгелииг ходолгоно зее…Аплодисментов не было, но шумели одобрительно, даже товарищ Мехлис изволил кивнуть со значением. Кибалку тут же утащили в круг, дабы исполнил на «бис», Иван Кузьмич же, воспользовавшись суетой, отвел в сторону товарища Баатургы. Оглянулся для верности, дабы чужих ушей не торчало.
– Песня-то о чем? Насчет революции это вы к Льву Захарычу, а мне бы перевод хоть какой. А то мало ли что бойцы распевают?
Чайка взглянула удивленно.
– Перевод не так и важен. Недостойная рискнет напомнить великому воину о разнице восточной и западной культур. У нас не нужно препарировать цветок, чтобы оценить его красоту…
– У нас тоже, – не слишком вежливо перебил товарищ Кречетов. – Только знаете, Чайка, странно получается. Раньше вы монгольских песен не пели.
Знакомый поклон, улыбка в уголках губ.
– Раньше – долгий срок. Недостойная познакомилась с великим воином только этим летом и может лишь пожалеть, что он не сопровождал глупую девчонку в ее долгих странствиях по чужим краям. Но и мне пристало пожалеть о тех днях, когда горстка храбрецов защищала от врага мой Сайхот, а я, жалкая поросль великого рода Даа-нойонов, спорила в Париже с дадаистами и пела шансонетки Мориса Шевалье. Мои предки неспокойны в их новых перерождениях… Данзан Рабджа написал эту песню не только для соплеменников, а для всех, у кого еще бьется сердце. Мой перевод плох и слаб, как и я сама…
Девушка отступила на шаг, посмотрела прямо в глаза:
Совершенство твое во всемНа тебя из зеркал глядит,Вижу я улыбку твою,Я тобою навек пленен.Птичьим пеньем твоя красаМне дарует покой по утрам…Иван Кузьмич почесал затылок.
– Про революцию, значит? Ох надрал бы я кое-кому уши, чтобы парней с толку не сбивала, да политическая ситуация уж больно неподходящая!
Чайка вновь усмехнулась, однако ответила серьезно:
– Кому интересен глупый волчонок? Красноармеец Кибалкин мечтает пострелять из пулемета «Льюис», об ином у него мыслей нет. Однако великий воин неверно понял песню…
– Я же просил, чтобы по отчеству! – вздохнул товарищ Кречетов, но девушка покачала головой.
– …Иван Кузьмич пьет чай у вечернего огня, воитель ведет отряд… «Улеймжин чанар» – песня не только о любимом человеке, но и о родной земле, обо всем, что дорого и что ты готов защищать. Революция – это не бунт обезумевших от ненависти голодранцев. Таким песня и вправду не нужна.
Ответить было нечего, и красный командир предпочел вернуться к костру. Время поджимало, поэтому вопрос о тонкостях поэтического перевода можно было смело отложить на потом.
Мерзлая долина вела к холму с монастырем, а за ним начиналось царство Смерти – пустыня Такла-Макан.
За это время товарищ Кречетов немало наслушался об ужасах «Покинутого места». Через Такла-Макан пути нет – так считали все, кто сумел живыми вырваться из безводного ада. Особенно Ивана Кузьмича впечатлили двигающиеся песчаные горы-барханы вышиной в триста саженей. В той части Такла-Макана, к которой приближался отряд, их было особенно много. Неудивительно, что Пачанг, оказавшийся посреди песков, считался городом-призраком, очередной жертвой безжалостной пустыни. Именно об этом писали путешественники минувших веков.