Генерал Скобелев. Казак Бакланов
Шрифт:
Но полковник был непреклонен.
— Хорошо, действуйте, полковник. Покажите свою донскую удаль.
В половине одиннадцатого ночи отряд Струкова пустился в путь. Первые пятнадцать верст прошли на рысях. Потом полил дождь, дорога раскисла, лошади вязли в грязи.
— Вперед, казаки! Вперед! — торопил возглавляющий авангард сотник Ходженков.
Но и без того все понимали ответственность порученного дела. В любой момент, почувствовав угрозу, турки могли взорвать мост. Тогда сорвется, задуманный план наступления. Придется преодолевать реку вплавь, на лодках и подручных средствах, а это
Казаки помчались к пристани, где у причала дымил пароходик. Но едва они приблизились, как по воде зашлепали плицы, и пароходик отчалил, направляясь к Галацу. На счастье вблизи покачивался паром. Не мешкая, казаки бросились к нему.
— Погружайтесь! — последовала команда Ходженкова.
К полудню передовой 29-й донской казачий полк был на противоположном берегу. Дорога к Галацу шла по пятнадцативерстной дамбе, которую всадники преодолели галопом. Не втягиваясь в заполненные людьми улицы Гала-ца, сотни помчались в обход к длинному, перекинутому через реку Серет железнодорожному мосту. Увидев дрезину, десяток казаков покатили на ней по мосту, ворвались в караулку и обезоружили охрану. К четырем часам дня 13 апреля Борбашский мост был в надежных руках, а на следующее утро через Серет начали движение главные силы русской армии.
Михаил Дмитриевич отправился в Кавказскую казачью дивизию в тот же день. Она сосредоточилась в Галаце. Это был типичный провинциальный закуток Румынии, с неширокими пыльными улицами, лучами сходящимися к единственной площади. Одноэтажные крытые красной черепицей дома теснились на улицах, подслеповато глазея на мир небольшими оконцами с решетчатыми ставнями. Из кирпичных строений выделялись две гостиницы с сомнительной чистоты номерами, запахом кухни, но с претенциозно-вызывающими вывесками: «Париж» и «Санкт-Петербург». Война здесь угадывалась по скоплению военных, занявших все номера гостиниц и частные квартиры.
В Галаце Михаил Дмитриевич познакомился с комендантом станции, похожим на жука капитаном-румыном. Рассказывали, будто он, чтобы заполучить выгодную должность коменданта, подарил начальнику свою молодую жену. И совсем об этом не жалеет. Теперь он обирает кого только может и очень разбогател.
Молодой генерал произвел на коменданта сильное впечатление, особенно после того, как пообещал свернуть ему шею, если не получит место в переполненной гостинице.
— Все будет сделано, господин генерал. Не извольте беспокоиться, — обещал тот, услужливо кланяясь и прикладывая руку к груди.
— Попробуй только не сделать, — припечатал генерал' кулаком по столу.
Впечатлительный комендант сам провел его в «Париж», разместил в лучшем номере. Вечером Михаил Дмитриевич направился в ресторан. В зале было не очень много посетителей, на эстраде негромко играл румынский квартет, над столиками плавал сизый табачный дым. Проходя к столику, Скобелев обратил внимание на высокого бородатого мужчину. И тот его заметил.
— Михаил Дмитриевич? — полувопрошая, поднялся бородач.
— Верещагин! Василий Васильевич! Вот уж никак не ожидал! Какими судьбами?
Не скрывая радости, они обнялись.
— Хорош! Истинный бог, хорош! Генеральские погоны легли на свое место. Сегодня, как приехал, только и слышу: «Скобелев… Скобелев».
Они сели друг возле друга и как старые добрые знакомые предались воспоминаниям.
— А ведь там, в Туркестане, когда вас за дуэль отправили в Петербург, я подумал, грешным делом, что карьера ваша на том и закатилась. Видит бог, ошибся.
— Ах, дуэль! Она действительно немало подпортила мне в службе. Но что поделаешь? Молодость! Кто не делал ошибок!
— А как семейные дела? Жена? Дети?
— Тут я банкрот. Ни семьи, ни детей.
— Что так? У вас ведь была жена-красавица, кажется, из света.
— Была. Не сошлись интересами.
— Неужто разошлись?
Наступила неловкая пауза.
— Каким же образом вы попали сюда? — поинтересовался Скобелев, перехватив инициативу в разговоре.
— Прикатил прямо из Парижа. Впрочем, когда прошлую осень покидал Петербург, я догадывался о возможности войны и подал просьбу о причислении меня к штабу войск. А как узнал о начале войны, на второй день отправил жену в Россию, а сам сюда.
— И где же вы состоите?
— Причислен к адъютантам главнокомандующего. Только без права на казенное содержание.
Имя Верещагина уже было известно всей России. Картины художника экспонировались в Лондоне, Париже, Вене, Москве, Петербурге. О них писали в газетах, журналах, спорили, восхищались. Правдивость изображаемого действовала на зрителей ошеломляюще. В основном, полотна отражали картины завоевания русской армией Туркестана. Скупая на признание русских талантов иностранная критика отмечала высокое мастерство художника, его умение передать в тончайших оттенках типы и характеры, природу и быт народа далекого края.
Известный русский критик Стасов назвал картины Верещагина «новыми художественными чудесами». Писал, что правдивость изображения в соединении с едким и метким выбором сюжетов делают его одним из самых дорогих для нас русских художников. Крамской признавался, что Верещагин — явление, высоко поднимающее дух русского человека. Композитор Мусоргский под впечатлением верещагинской картины «Забытый» написал к ней балладу — музыкальную иллюстрацию.
Не осталась в стороне и Петербургская Академия художеств. Она избрала Верещагина профессором. Об этом Василий Васильевич узнал, будучи в Индии. И возмутился. «Искусство должно быть свободно от вредного вздора чинов и отличий», — написал он в ответ. И отказался от звания, не желая превращаться в послушного чиновника, к чему обязывал бы его профессорский мундир.
— Ну, как здесь? — глядя в лицо Скобелева, спросил художник. — Война чувствуется? Или предгрозовое затишье? Я уж, признаться, отвык от стрельбы да пальбы.
— Стрельбы здесь нет, но скоро испытаем ее.
— И скоро ль сие состоится?
— На днях. Полагаю, Кавказскую дивизию пустят в авангард.
— Тогда прошу меня не забывать, — попросил художник.
Утром, возвратившись из поездки, отец упрекнул Михаила Дмитриевича:
— Что ж не отбил телеграмму? Сын ты мне или чужой?