Генерал
Шрифт:
Академия вызвала перед глазами и Ваську, Василия, так неожиданно открывшегося в своих взглядах. О чем они только не говорили тогда, когда Василий приходил к нему на Сивцев Вражек подтягивать немецкий и французский. И вот Васю взяли, а его снова не тронули. Рыбак ли неумел – или сеть дырява? Или находились люди, которые ее дырявили?
– Остановись, Федор, – прервал поток разноцветных камешков голос Благовещенского. – Ты семижильный, а народ у тебя с ног валится.
– Знаете, Иван Алексеевич, последнее время мне кажется, что уборка трупов – это единственное реальное дело здесь. Остальное – пустая болтовня. Слово «унтерменш» я слышать уже не могу, ей-богу!
– Ладно-ладно, пойдем, перекурим.
– Я же бросил курить, как только оказался здесь, вы знаете.
– Ах, и точно, все никак не могу поверить, что офицер – и не курит. Ну чайком погреемся в бараке.
Трухин пил чай столь же безучастно, как только что складывал на повозку умерших.
– Вы сами же видите, Иван Алексеевич, что происходит! Враждебность к немцам растет благодаря их идиотизму. Даже те из нас, что полгода назад готовы были бороться против красной диктатуры, сегодня разочарованы и озлоблены. Генералы становятся… как бы это помягче сказать, просоветскими, то есть начинают мыслить в национальных русских категориях…
– Да это, может, и не так плохо, голубчик?
– Но это еще лучшие. А посмотрите, сколько просто отупело, стало равнодушной скотинкой, думающей только о куске хлеба. Я не виню никого, боже упаси, спрос со всех разный, мы не коммунисты, – но для дела они уже не годятся. Вот вы не раз были у Герсдорфа, неужели они не видят?!
Благовещенский задумался, и голубые его глаза как-то разом поблекли.
– Кажется, они все еще верят, что Гитлер не останется глух к голосу разума. Штрик пишет даже какие-то пиески, дабы играть в Берлине и тем самым привлекать к нам внимание.
– Пиески! – Трухин, не сдержавшись, грохнул кружку об стол и обжег пальцы. – Пиески! Когда в лагерях люди умирают от голода! Знаете, я много думал об этом, все-таки тактика высших соединений – это вам не фунт изюму! И доподлинно уверен, что, имей мы сейчас всего двести – триста тысяч русских добровольцев, мы бы закончили войну для немцев.
– Ну они-то говорят даже о миллионе. Только вот для них-то мы войну закончим, а для нас?
«Как не привыкли мы к тому, что вопросов больше, чем ответов, – вздохнул про себя Трухин. – В Союзе было, пожалуй, наоборот, одни ответы при полном запрете вопросов… Да, это еще одно их преступление: они отучили людей думать».
– Окончание войны «для них» и для России немалое дело, – сухо ответил он вслух. – Нужно идти дальше, выходить на ФХО, на ОКХ [85] . Где-нибудь мы найдем лазейку. Главное – выпустить черта из бутылки.
Спустя несколько дней Трухин уже сидел с как всегда любезным Вильфридом Карловичем и в его обильных и звучащих вполне искренне речах пытался нащупать нужные ему точки.
– Я понимаю, вы полагаете, что нас держат здесь в полном неведении, но среди вновь поступающих, к счастью, есть неглупые люди.
85
ФХО (Fremde Heere Ost) – иноземные войска Востока, отдел генерального штаба вермахта. ОКХ – верховное главнокомандование сухопутных сил.
– Согласен, но у них нет общей картины.
– Ничего, мы за годы сталинизма привыкли складывать картину из крошечных камешков. И поправьте меня, если я окажусь неправ.
Приходят солдаты и освобождают население. Прекрасно. Но вслед идут эсэсовцы, полиция, чиновники, и их методы не отличаются от большевистских. Но, в отличие от своих, с которыми уже наработаны определенные методы поведения, с вашими не договориться. Далее. Вы реквизируете все лучшее – допустим, это закон войны, но тогда пускайте заводы, наводите настоящий порядок. Этого нет и в помине. Все в разрухе, вместо граждан, хоть и каких-никаких, теперь все население – рабы.
Штрикфельд прикусил губы.
– Вот видите. Отправка в Германию. Нормально. Но почему этих людей ловят и гонят, как преступников? И почему вдруг вы стали утверждать, что колхозы выгодней единоличников? Почему закрыты институты и школы? Почему запрещено изучение немецкого?! Так что нам известно достаточно. И мы требуем – да, вы не ослышались! – требуем нашего активного участия для решения этих вопросов. Вы все – разумеется, не говорим о присутствующих – не знаете России и сами не сможете решить этих проблем. Вы должны быть заинтересованы в нас ничуть не меньше, чем мы в вас, милейший мой Вильфрид Карлович.
– Откровенность за откровенность, Федор Иванович. Совсем недавно нашу группу при ОКХ возглавил барон Алексис фон Ренне. Он отлично знает русский и намерен вывести русское движение на новый, реальный курс. Поверьте, наша установка заключается в быстром завершении этого странного похода.
– Если я правильно вас понял, это – независимая Россия по всей территории и для всех народов? Путем политического решения и гуманного ведения войны?
– Безусловно.
Через месяц Трухин дал свое согласие отправиться в офлаг Вустрау. Там можно было, если и не готовить будущих солдат свободной страны, то, по крайней мере, и не заниматься уборкой трупов. В Вустрау военнопленным читали всевозможные лекции русские эмигранты, и, более того, упорно ходившие слухи утверждали, будто именно из этих слушателей и готовятся кадры будущих администраторов для оккупированных русских земель.
Однако свою генеральскую форму, изношенную и залатанную до неприличия, Трухин так и не сменил.
27 января 1942 года
После знакомства со старым бароном жизнь Стази как-то неуловимо изменилась. Она почувствовала себя уверенней. К тому же Рудольф все чаще стал брать ее с собой в лагеря. Она хорошо запомнила первый разговор об этом.
– Вы хотели сначала посетить офицерский лагерь или солдатский?
– А какая разница?
– Второй – зрелище не для слабонервных.
– Я была при форсировании немцами Луги, вряд ли что-то может меня испугать.
– Дело ваше.
Лагерь оказался огромным лабиринтом, разделенным на секции колючей проволокой, в середине которого красовалась виселица, похожая на перевернутую букву Ш. По всему замкнутому пространству переползали, копошились, роились серые безликие фигуры в тряпье. На простых лицах застыло непониманье и почти детская обида. Стази усилием воли заставила себя не закрыть глаза и не заплакать. Господи, может быть, здесь, среди них, ее приятели по детским играм в Матвеевском садике или на даче под Новгородом, белобрысые счастливые мальчишки, пускавшие змеев, ловившие рыбу, дергавшие ее за косички…