Генералиссимус Суворов
Шрифт:
— Вот видите!
— Но все же он былиночка.
— Сухие да тонкие самые выносливые люди.
— Кабы вашими устами да мед пить.
— И будете, да не мед, а такую сладость вкусите, коли послушаетесь, что помянете добрым словом меня, старика. Ваш муж тоже был против, но, как кажется, убедился моими речами… На совет он вас позвал… Значит, от вас теперь зависит счастье вашего сына, его слава вместе со славой отечества… Будьте матерью, любящей свое отечество… В древности были матери, которые, провожая сына на войну и подавая ему щит, говорили: «С ним или на нем», то есть возвращайся победителем или мертвым… От вас требуют не этого, вас просят лишь не мешать счастью сына, предоставить ему идти дорогой, которую ему, младенцу, указал сам Бог…
— Ох, боязно, ваше превосходительство, не вынесет…
— Канцелярской духоты действительно не вынесет и захиреет хуже, — заметил генерал Ганнибал. — И если вести его по гражданской службе, то надо сейчас везти его в Петербург или Москву, чтобы в несколько лет подготовить, он сам-то ведь занимается только военными науками, в солдаты еще года два-три подождать можно… Пусть себе учится, да живет при вас и отце…
— Это, дружище, ты говоришь правду, я сам подумывал к осени отвезти его в Питер, там у меня есть грамотей на примете, приказная строка такая, что лучше и не надо.
— К осени… Уж и везти… — упавшим голосом произнесла Авдотья Федосьевна.
Василий Иванович и Авраам Петрович значительно переглянулись друг с другом. Авдотья Федосьевна несколько минут сидела в глубокой задумчивости.
— Что же, Василий Иванович, — начала она после некоторого молчания, — если это, может, и впрямь, как говорит его превосходительство, произволение Божие, пусть идет в военную службу…
— Добро, матушка, добро, я-то уж решил так, за тобой было дело… Меня старый приятель до слез пронял…
— Так пусть будет так, — сказала Авдотья Федосьевна.
— Аминь!.. — произнес генерал Ганнибал.
Василий Иванович встал, раза два прошелся по кабинету и захлопал в ладоши.
— Позовите сюда Сашу.
Через несколько минут мальчик, весь бледный и трепещущий, появился на пороге кабинета. Его чуткое детское сердце угадывало, что здесь сейчас решится его судьба. Он обвел своими умными глазами отца и мать и остановил взгляд на Аврааме Петровиче. В этом взгляде смешивались и страх, и надежда.
Василий Иванович придал своему взгляду строгое выражение и сказал:
— Иди сюда.
Ребенок приблизился.
— Ты у меня один сын, — заговорил снова Василий Иванович, — на тебе я основал все свои надежды и к поддержке моего рода и честного имени…
Голос старика дрогнул.
— И не ошибетесь, папенька! — просто отвечал ребенок.
Василий Иванович переглянулся с Ганнибалом. Последний улыбнулся и одобрительно кивнул головой.
— Я не раз говорил тебе обо всех трудностях и опасностях военной службы… Повторяю тебе еще раз, что ты едва ли вынесешь ее при твоем сложении и здоровье… Но ты не слушаешь отца и упорствуешь…
— Папенька… — начал, было, Саша, но Василий Иванович прервал его:
— Твоя речь впереди. Послушай сначала, что я скажу тебе. При моем состоянии и при помощи моих друзей и приятелей я мог бы доставить тебе видное место в статской службе, где бы ты мог скоро отличиться…
— Я нигде не стану служить, кроме военной… — сквозь слезы отвечал ребенок.
В тоне его голоса слышались одни решительные ноты.
— Ты не понимаешь дела. Несмотря на твои молодые годы, ты очень много потеряешь в военной службе. Если бы я назначал тебя к этой службе, то записал бы в полк при самом рождении, это я мог бы сделать легко, тогда шестнадцати лет, явившись на службу, ты был бы уже офицером гвардии и мог бы выйти в армию капитаном или секунд-майором… Теперь же тебе, знай это, придется начинать с солдата.
— Да иначе я бы и не согласился начинать службу! — отвечал Саша.
— Не говори глупостей… Солдатская служба — тяжелая служба.
— Что делать! Но я должен начать с солдата, так как хочу быть фельдмаршалом…
Этот ответ так поразил Василия Ивановича, что он отступил на шаг. Авдотья Федосьевна усиленно заморгала глазами, на которых появились слезы. Были ли это слезы радости или печали — неизвестно.
— Молодец! — воскликнул генерал Ганнибал. — Молодец, Саша. Покойный благодетель наш Петр Великий говаривал всегда: «Плох тот солдат, который не хочет быть генералом».
— Да понимаешь ты, мальчик, что ты говоришь? — спросил пришедший в себя Василий Иванович.
— Очень хорошо понимаю, папенька… Первый в свете государь Петр Великий начал службу с простого солдата… Не хотите меня видеть фельдмаршалом, зароете в могилу простым писцом.
Это было произнесено таким пророческим тоном, что даже Василий Иванович несколько раз учащенно моргнул глазами, сбрасывая с них навязчивые слезы. Авдотья Федосьевна заплакала.
— Благослови, Василий Иванович, — сказал дрожащим от волнения голосом Авраам Петрович.
— Господи, научи меня, как поступить мне? Что сделать мне, что сделать? — возвел очи к небу Василий Иванович.
— Благослови, папенька, и вы, маменька! — тоном, полным мольбы, произнес Александр.
Василий Иванович взглянул на жену и после некоторой паузы произнес:
— Благословляю, благослови и ты, Дуня.
Ребенок бросился к ногам отца, а затем перешел на грудь рыдающей матери. Будущность сына была решена.
Вскоре после этого разговора в кабинете Александр Суворов был записан в Семеновский гвардейский полк рядовым. Но в течение еще трех лет он находился в родительском доме.
Авдотья Федосьевна, однако, недолго радовалась на своего сына. Через год с небольшим после этого она умерла, подарив мужу дочь.
Это было первое тяжелое горе мальчика, чувствовавшего себя после благословения, данного ему родителями на любимый род деятельности, совершенно счастливым.
Куда девалась даже его прежняя застенчивость?
Он охотно стал выходить к гостям, и дядьке Степану не приходилось стеречь его и ловить на дворе и в поле. Чтение и занятия он продолжал с прежним рвением, изучая Плутарха, Корнелия Непота, деяния Александра Македонского, Цезаря, Ганнибала и других знаменитых полководцев древности.