Генералиссимус. Книга 1
Шрифт:
Вышинский:— Насколько я понимаю, по вашей концепции так выходило, что основная ваша надежда в этом преступном замысле была на группу Тухачевского. Так это?
Розенгольц: — Да.
Вышинский:— С этой группой прямую и непосредственную связь держал кто?
Розенгольц:— Крестинский.
Вышинский:— Следовательно, он в известной мере как член блока организует деятельность этой группы. Так я понимаю?
Розенгольц:— Понятно.
Вышинский: —Следовательно, ему в этом деле принадлежит
Розенгольц:— Он все время торопил Тухачевского...
Вышинский:— И когда вы на предварительном следствии говорили, что Крестинский после ареста Ягоды или даже раньше — после ареста Пятакова — особенно остро ставил вопрос перед Тухачевским, то это так и было в действительности? Это характеризует энергию, какую развивал тогда Крестинский в этом вопросе?
Розенгольц:— Я не хочу и не имею оснований специально выделять Крестинского...
Вышинский:— Вы — нет, а у меня есть основания. Я вас спрашиваю как человека, который вместе с Крестинским организовывал этот черный заговор... Подсудимый Розенгольц, продолжайте.
Розенгольц:— Момент, на котором я остановился, это совещание, которое было с Тухачевским. Оно было в конце марта. Крестинский на очной ставке внес поправку, что оно было в начале апреля, но это разногласие несущественное. Было совещание с Тухачевским.
Вышинский:— Где было это совещание?
Розенгольц:— У меня на квартире.
Вышинский:— У вас на квартире совещание с кем?
Розенгольц:— С Тухачевским и Крестинским.
Вышинский: —Когда было совещание, дайте точную дату.
Розенгольц:Это было в конце марта 1937 года.
Вышинский:Дальше.
Розенгольц:На этом совещании Тухачевский сообщил, что он твердо рассчитывает на возможность переворота, и указывал срок, полагая, что до 15 мая, в первой половине мая, ему удастся этот военный переворот осуществить.
Вышинский:— В чем заключался план этого контрреволюционного выступления?
Розенгольц:— Тут у Тухачевского был ряд вариантов. Один из вариантов, на который он наиболее сильно рассчитывал, — это возможность для группы военных, его сторонников, собраться у него на квартире под каким-нибудь предлогом, проникнуть в Кремль, захватить кремлевскую телефонную станцию и убить руководителей партии и правительства.
Вышинский:— Это был его план или был ваш общий план?
Розенгольц:— Мы этот план его не обсуждали. Он просто сообщил нам его как один из вариантов, на который он возлагает большие надежды... Тут же встал вопрос о террористическом акте в отношении Председателя Совнаркома Молотова.
Вышинский:— Обвиняемый Крестинский, обсуждали вы вопрос о террористическом акте против Вячеслава Михайловича Молотова?
Крестинский:— Мы обсуждали с ним вопрос иначе — в более широком разрезе...
Вышинский:— Против кого именно?
Крестинский:— Имелись в виду Сталин, Молотов и Каганович, но специально террористического акта в отношении Молотова в деталях мы не обсуждали...
Вышинский:—
Крестииский:— Да, он это заявил.
Вышинский:— Что вы скажете о ваших встречах с Гамарником?
Розенгольц:— Я подтверждаю те показания, которые я давал на предварительном следствии.
Вышинский:— Какие именно?
Розенгольц:— Относительно Гамарника основным моментом является то, что Гамарник сообщил о своем предположении, по-видимому, согласованном с Тухачевским, о возможности захвата здания Наркомвнудела во время военного переворота. Причем Гамарник предполагал, что это нападение осуществится какой-нибудь войсковой частью непосредственно под его руководством, полагая, что он в достаточной мере пользуется партийным, политическим авторитетом в войсковых частях. Он рассчитывал, что в этом деле ему должны помочь некоторые из командиров, особенно лихих.
Вышинский:— Значит, кроме того, что Тухачевский вас посвящал в план своего преступного заговора, вас также посвящал в этот план и Гамарник?
Розенгольц: — Да.
Приведу еще один любопытный «бытовой пассаж», который наглядно и ярко свидетельствует о виновности заговорщиков и об их откровенности, когда они собирались в своем кругу.
Родственница Тухачевского, Лидия Норд, издала в Париже книгу «Маршал М. Н. Тухачевский». Она бывала в семье Михаила Николаевича, слышала его беседы с единомышленниками — Уборевичем, Якиром, Фельдманом и другими. Она восхищается остроумием и иронией, искрящимися в их словах в адрес Сталина, Ворошилова. Она открыто пишет о том, что этих «ортодоксов» собирались «убирать». О тональности и направленности, в которых велись беседы, читатели могут судить по одной цитате из книги Лидии Норд:
«Мне совершенно непонятно германофильство Сталина, — говорил Михаил Николаевич. — Сначала я думал, что у него только показной интерес к Германии, с целью показать „свою образованность“... Но теперь я вижу, что он скрытный, но фанатичный поклонник Гитлера. Я не шучу. Это такая ненависть, от которой только один шаг до любви... Стоит только Гитлеру сделать шаг к Сталину, и наш вождь бросится с раскрытыми объятиями к фашистскому вождю. Вчера, когда мы говорили частным порядком, то Сталин оправдал репрессии Гитлера против евреев, сказав, что Гитлер убирает со своего пути то, что мешает ему идти к своей цели, и с точки зрения своей идеи Гитлер прав. Успехи Гитлера слишком импонируют Иосифу Виссарионовичу, и если внимательно приглядеться, то он многое копирует у фюрера. Немалую роль, по-моему, играет и зависть к ореолу немецкого вождя... Как ни говорите, и „чином“ Гитлер выше — все-таки был ефрейтором, а наш даже солдатом не был. Стремление первого лезть в полководцы оправданно — „плох тот капрал, который не мечтает стать генералом“, а вот когда бывший семинарист хочет показать, что он по меньшей мере Мольтке, — это смешно, а при нынешнем положении вещей и очень грустно. И еще печальнее то, что находятся люди, которые вместо того, чтобы осадить его, делают в это время восторженные физиономии, смотрят ему в рот, как будто ожидают гениальных мыслей...»