Генеральный конструктор Павел Сухой
Шрифт:
Подготовка «Родины» подходила к концу. И вот последний тренировочный полет по маршруту Москва — Свердловск — Москва, протяжением около двух с половиной тысяч километров. В последний раз экипаж проверяет материальную часть, оборудование, радиостанцию. Все работает безупречно.
23 сентября правительственная комиссия собралась на решающее совещание. Председателю комиссии метеорологи подали сводку погоды. «На маршруте начинается осенняя беспогодица, долететь до Дальнего Востока будет очень трудно». [52]
Летчицам предложили
Председатель комиссии уехал в Кремль советоваться. Томительно тянутся минуты. Разрешат или не разрешат перелет? Ровно через полчаса, в 17 часов 15 минут, Гризодубову подозвали к телефону: «Полет разрешен. Но не позже, чем завтра. На этом категорически настаивают синоптики».
Хотя последние дни только и делали, что готовились к перелету, но «завтра» прозвучало все-таки неожиданно. Летчиц уложили спать. Всеми предполетными делами занялись ведущие конструкторы, инженеры, мотористы, техники. Заправляли самолет топливом, еще и еще раз все проверяли: оборудование, снаряжение…
Утром трактор потянул самолет в конец аэродрома, откуда должен был начинаться полет. Вслед за самолетом потянулись машины с почетными гостями, прибывшими проводить самолет, побежали корреспонденты. Все спешили к месту старта. П. О. Сухой, ведущие инженеры тоже здесь. На непроницаемом лице Павла Осиповича все же можно прочесть волнение…
Командир корабля скомандовал: «В самолет!» Экипаж занял свои места. Механик Макаров проверил, хорошо ли штурман закрыла люк, и заставил ее попрыгать на нем, чтобы убедиться, что люк плотно захлопнулся. Раздалась команда: «Запускать моторы!» Оба мотора четко заработали. Гризодубова дала полный газ, машина побежала по взлетной полосе и оторвалась от земли.
24 сентября. Москва. Центральный телеграф. На четвертом этаже комната, заставленная телефонами, телеграфными аппаратами. Здесь разместился штаб перелета во главе с Д. Н. Антоновым и его заместителем П. С. Анищенковым.
Радисты с наушниками, настроив аппараты на волну самолета, ждут первого сообщения Расковой с «Родины».
«Есть!» — сказал один из них и начал прием.
«Широта 50 долгота 40 высота три с половиной тысячи точка Раскова точка Как слышите вопрос Вас слышу отлично точка». [53]
Проверили по карте: самолет в 9.07 пролетел Владимир. Все было в порядке. Но через девять часов, когда самолет прошел Красноярск, связь с экипажем неожиданно прервалась. Что случилось? Причин для прекращения связи может быть очень много. А вдруг самая страшная из них?!
У конструктора самолета, у всех его помощников начались беспокойные дни и бессонные ночи, полные тревог за судьбу экипажа. В штабе перелета в Москве непрерывно выстукивает телеграф, заполняя километры
Тревожила мысль — а как здоровье экипажа? Москва шлет запрос за запросом. Комсомольск отвечает:
«Гризодубова и Осипенко здоровы, находятся у самолета, Раскова выбросилась на парашюте в юго-западном направлении».
Трудно в необъятной тайге разыскать самолет, но еще труднее найти одного человека в дремучих лесах среди сопок и болот.
Москва передает Комсомольску: «Теперь самое главное — искать Раскову. Все самолеты бросьте на ее поиски».
* * *
Накануне 40-летия перелета я разговаривала с Валентиной Степановной Гризодубовой в ее квартире на Ленинградском проспекте. Ее окна выходят на Центральный аэродром. Валентина Степановна смотрит задумчиво на взлетающий самолет и вспоминает:
«Наша «Родина» была по тем временам замечательной машиной. В шутку летчики называли ее «дамской», потому что в отличие от других самолетов здесь не надо было применять «силовых приемов», все физически тяжелые манипуляции выполнялись с помощью легкого нажатия на различные кнопки. Таким способом, например, выпускалось и убиралось шасси. Сейчас этим никого не удивишь, но тогда это было новшеством. Тогда, в 1938 году, советской авиации было меньше лет, [54] чем сейчас нашей космонавтике. Это была пора авиационной юности, и тогда все было новым, все впервые.
Перелетев через Иртыш, мы попали в густую облачность, началось сильное обледенение. С каждой минутой машина покрывалась все более толстым слоем льда. Что делать? Набираю высоту, машина вырывается из плена облаков, обледенение прекращается, но зато увеличивается расход горючего. А ведь мы летим на дальность, на рекорд. Значит, этот режим полета невыгоден. Случилось так, что вскоре отказали установленные на самолете опытные образцы радиооборудования. Я приняла решение идти курсом 90 градусов, не делая намеченного ранее поворота. Через двадцать шесть с половиной часов мы вышли к Охотскому морю.
Развернулись, чтобы идти на Комсомольск-на-Амуре, и здесь вспыхнула на приборной доске красная лампочка. Значит, горючее на исходе. Стало ясно: до азродро-ма не дотянуть. А внизу на многие километры раскинулась тайга… Все же успеваю отыскать относительно ровный клочок местности. Понимаю: посадка будет не из легких. Если самолет встанет на нос, кабину, где размещается штурман, сомнет. Выход один — Марине прыгать с парашютом. Даю команду. Но на мгновение она замешкалась, из-за этого ее снесло далеко в тайгу.