Генеральша и её куклы

Шишкова-Шипунова Светлана Евгеньевна

С Тамани, когда все там рассосалось («поход» удалось предотвратить, но проблема осталась и считалась самой острой, пока не грохнуло в другом месте – в Карабахе, тогда уж таманские события показались «семечками»), возвращались порознь, и она всю обратную дорогу обдумывала итоговую статью, а он все думал о ней, и в городе первым делом позвонил, потом ещё раз и ещё, потом заехал как-то вечером в редакцию. Она сидела за массивным столом, в глубине большого, показавшегося чересчур солидным для женщины кабинета, при свете настольной лампы, погрузившись в чтение газетной полосы. Подняла голову, увидела его, удивилась и, кажется, обрадовалась.

— Вы всегда так поздно работаете? – спросил он.

—

Всегда, — сказала она.

— Не тяжело?

— Я привыкла.

Ещё через несколько дней он напросился в гости, ей не хотелось, но отказать было нудобно, он пришёл, огляделся: квартирка была маленькая, двухкомнатная, без ремонта. Он не думал, что главный редактор газеты живёт в таких условиях.

— Телевизор давно не работает?

Она вздохнула:

— Давно.

Там не только телевизор не работал, там много чего было сломано, сыпалось и крошилось – плитка в ванной, линолеум в кухне, обои в прихожей. Стало ясно, почему она не хотела его приглашать.

Он полез чинить телевизор и быстро починил, она сказала:

— Ну, спасибо.

Он тут же обхватил её, хотел поцеловать, но она отстранилась и сказала:

— Лучше бы я телемастера вызвала.

Ещё не чуяла, что это её судьба, и никуда она от неё не денется.

Он и правда взял её в оборот, «в разработку», как у них выражаются, и уже не отстал. Он видел перед собой женщину самостоятельную и энергичную, сделавшую в жизни успешную карьеру, но при этом абсолютно незащищённую, одинокую и в бытовом отношении беспомощную. Он увидел также, что все вокруг нещадно эксплуатируют эту женщину, её способности, её талант журналиста – обком партии и конкретно первый секретарь, которому она постоянно что-то писала – то речи, то статьи, то даже книги; сотрудники редакции, которые взвалили на неё весь газетный воз, и она безропотно его тащила, порой надрываясь, но считая, что так и должно быть. Он же был уверен, что эта женщина достойна лучшей участи, чем пропадать по ночам в редакции. И когда женился на ней (не сразу, лишь спустя три года), постарался дать ей это лучшее, как он его понимал, благо и возможностей с течением времени становилось у него всё больше. Первым делом он увёз её подальше от всего, от всех – обкома, газеты, старых связей, старых друзей и на новом месте окружил такой заботой, какой она никогда в своей жизни не знала, да и сам он не знал, что способен на такую заботу и такую любовь к женщине. Но и она, в свою очередь, отплатила по самому большому счету, пожертвовав для него карьерой, любимой работой, став ему и женой, и другом, и советчиком во всех делах.

Потерять такую женщину было бы для В. В. невозможной трагедией. Но таких слов – «потерять», «лишиться» и т. п. – он старался даже мысленно не произносить, хотя после безуспешных звонков самой Мирусе и бестолковых разговоров с Аннушкой слова эти, конечно, лезли в голову и пугали. Он вообще хотел думать и думал, что произошло какое-нибудь недоразумение, причём, самое мелкое, ничтожное, из-за которого не стоило не только лететь самолётом в С., но и поднимать панику по телефону. Но когда он спрашивал себя, что это могло быть за недоразумение, ничего подходящего и убедительного в голову не приходило. Жена была женщина разумная и осмотрительная, не могла она никуда подеваться без его ведома, не могла не позвонить, и если теперь телефон её молчал, это должно было значить только одно: случилось нечто из ряда вон выходящее.

И вслед за этим, как ни уклонялся В. В., его настигала одна очень нехорошая мысль: это «нечто» каким-то непостижимым для него образом связано с домом.

Особняк на улице Инжирной он начал строить в середине 90–х, вложил в него много ума и фантазии, и очень гордился тем, что получилось. Он любил здесь бывать, стремился сюда отовсюду — из сумрачной Москвы и из дальних командировок, находя здесь полное, ничем не отвлекаемое отдохновение душе и телу. Именно здесь, в этом доме, хотел бы он когда-нибудь, окончательно отойдя от дел, провести остаток жизни.

У жены было своё отношение к дому. Поначалу, лишь только он замыслил его строительство, она всеми силами восстала против. Какой ещё дом? Зачем? Не надо м н е никакого дома! Достаточно и квартиры. Нет, нет и нет, даже слушать не хочу. В. В. на время отступился, но землю взял и кредит в банке оформил. Они тогда жили в С., и как раз в те годы в этом приморском городе, как и повсюду, начался бум частного строительства. Все местное чиновничество, всё более или менее успешные предприниматели наперебой выбирали участки то ли вовсе пустовавшей в силу неудобности рельефа, то ли застроенной халупами земли, приводили её в нужное состояние и начинали строиться. Особняки росли в беспорядке, без всякой системы, действительно, как грибы, многие тут же продавались и перепродавались, но тот, кто строил, как В. В., для себя, не спешил и делал все основательно, с умом, заботясь и о противооползневом укреплении, и о сейсмоустойчивости (город лежит на узкой полоске берега между морем и горами, которые считаются ещё молодыми и, значит, подверженны тектоническим сдвигам).

Уже пора было расчищать участок и забивать сваи, а Мируся все ещё сопротивлялась.

— Дом! – говорила она, качая головой. – Да как я своим всем в глаза буду смотреть, когда ты его отгрохаешь!

В. В. медленно, но верно гнул свою линию.

Первый раз он привёз жену на уже развернувшуюся стройку, когда залили фундамент. Она походила по периметру, пробуя ногой застывший бетон, повздыхала и изрекла:

— Зря ты меня не послушал.

И пока дом строился, она все вздыхала и качала головой, высказывая время от времени свои соображения, всегда исключительно негативные:

— Это ж лет десять будут строить!

Или:

— Кто, интересно, будет его убирать?

— Найдём женщину, — говорил В. В., у которого на все был готовый ответ.

— Да ты с ума сошёл, у меня сроду домработницы не было, и у мамы моей не было, ни у кого не было в нашей семье (неправда, у тётки её была, сама же рассказывала), что я – барыня, что ли! И вообще, зачем мне чужая женщина в доме!

Но вот стали проступать очертания будущих спальни, гостиной, кабинета, и В. В. стал замечать у жены первые проблески интереса.

— А здесь что будет? – спрашивала она, переступая через горы строительного мусора и заглядывая в проем двери.

В. В., радуясь этому её интересу, говорил самым миролюбивым тоном:

— Что скажешь, то и будет. Ты же хозяйка! (При слове «хозяйка» она хмыкала). Хочешь, сделаем тебе гардеробную, чтобы никаких шкафов, а все вещи – здесь, в отдельной комнате?

— Почему это мне? Я сто раз уже говорила: мне ничего не надо.

— Ну, хорошо – нам, нам, детям нашим. Соберём всю семью под одной крышей.

Эта перспектива (на самом деле довольно мифическая) кое-как примиряла её с происходящим.

Дом строился не десять, но пять лет, тоже немало, и был совсем готов к круглому, 2000–му году, и тот Новый год встречали уже в новых стенах, чем В. В. был чрезвычайно горд и доволен. К этому времени и она успела привыкнуть к мысли, что у них есть теперь свой дом, и даже размечталась, как они станут в нём жить и принимать гостей – друзей и родных. Но как раз в это самое время политический ландшафт в стране в очередной раз резко поменялся, начались крупные кадровые пертурбации, и Владимира Васильевича неожиданно (впрочем, сам он давно этого ждал) призвали на работу в Москву. Тут она впервые призналась, что ей жаль оставлять дом и жаль, что они в нём так и не пожили.