Генеральские игры
Шрифт:
Леночка всхлипнула.
— Милая, — голос директрисы звучал успокаивающе, — ты меня не стесняйся. Мы здесь две бабы, и я тебя всегда пойму.
Леночка кивнула, но ничего не ответила.
— Ты так стонала, тебе было плохо?
— Нет.
— Значит, тебе это нравилось?
— Да.
— И часто у тебя с ним такое?
— Да.
— Если ты его не любишь, то почему? Он заставляет?
— Он платит.
— И много?
— Нет.
— Сколько, если не секрет?
— Пятьдесят.
— Подлец!
Дора
Однако чувства оскорбленной женщины ни в чем не проявлялись.
— Ты расстроилась, девочка? — Дора Михайловна гладила Леночку по голове, по щеке, притянула к себе и прижала. Леночка припала к ней, заплакала громче. — Не плачь, милая, не надо. Сейчас умойся, и поедем ко мне.
Машина Доры Михайловны — «Хундаи-Соната» — ждала хозяйку на улице. Двадцать пять тысяч долларов и личный шофер у директора школы! — не хо-хо! Леночка, которую больше всего мучили не угрызения совести, а досада на то, что она так глупо попалась, смотрела на признаки роскоши с завистью и восхищением.
Шофер, пожилой седовласый мужчина в строгом костюме ресторанного швейцара — черные брюки с золотыми полосками лампасов, пиджак в талию с золочеными пуговицами, фуражка с высокой тульей и белью перчатки, — словно вышел из кинофильма о жизни американских миллионеров. Он распахнул дверцу, пропустив Леночку. Затем обошел машину и с другой стороны усадил хозяйку.
Леночка опустилась на скрипнувшую вишневую кожу сиденья, вдохнула специфический запах новой дорогой игрушки и оказалась в другом, ранее неведомом ей мире: вот это жизнь!
В школе уже давно говорили, что Дора Михайловна выдала дочь за крупного бизнесмена и теперь пожинает плоды такой удачи. Зять построил для семьи кирпичный коттедж в живописном пригороде. Это вам не двухкомнатная квартира в панельном доме на троих, где от рождения жила и росла Леночка.
Вид особняка, к которому они подкатили на «Сонате», сразил гостью. Не дом — картина. Теремок из фигурного камня. Сводчатые окошечки. Крылечко, прикрытое навесом в виде небольшой крепостной башенки. Одна из боковых стенок увита лозой дикого винограда, несъедобного, но очень красивого.
Двери открыла экономка — круглощекая, добрая с виду женщина лет пятидесяти. Не обращая внимания на Леночку, спросила хозяйку:
— Мадам будет ужинать?
Мадам! Вот оно, настоящее! Не девушка, как окликают тебя на улице, не женщина, как обращаются к покупательницам в магазинах продавцы. Мадам!
Глупо, но почему-то вспомнились слова легкомысленного романса: «Мадам, уже падают листья…» Хотя, судя по всему, для директрисы листопад ещё не наступил. Мадам выглядела величавой, спокойной, цветущей…
— Да, Лиза, ужин. На двоих. И приготовь, пожалуйста, ванну.
Экономка ушла. Дора Михайловна
— Сейчас ты пойдешь искупаешься. — Она брезгливо скривила губы. — Смой с себя запах этого козла. Я его так и чувствую. И потом ты лежала на мате…
Леночка сжалась как от удара. Хватило сил только на то, чтобы едва слышно ответить:
— Да, мадам.
Она вошла в ванную комнату, сверкавшую голубой итальянской плиткой с синими ирисами. Такой же голубой была и сама ванна с удивительно удобной и красивой душевой кабиной. Ванну наполняла вода, поверх которой возвышалась пушистая ароматная белая пена.
Из ванной Леночка прошла в столовую — в просторный зал, отделанный дубовыми панелями, с высоким потолком, роскошной хрустальной люстрой. Длинный стол, за которым свободно могли разместиться по меньшей мере человек двадцать, был накрыт всего на две персоны. Дора Михайловна сидела во главе стола, по правую руку стоял прибор для гостьи.
— Ты пьешь коньяк?
Вопрос прозвучал невинно, буднично, но Леночка замялась: как-никак спрашивала директриса. Дора Михайловна понимающе улыбнулась.
— Не стесняйся. Я налью.
Коньяк Леночке до этого пить не приходилось: дорого, хотя водку она уже пробовала. Да и как можно иначе — доучиться до десятого класса и не выпить ни разу?
После трех рюмок все, что сковывало мысли и поведение Леночки, ушло, утонуло в легком хмельном тумаке. Светлое чувство свободной радости овладело ею. Она наконец-то но в кино увидела, не в книге прочитала о том, что такое настоящее богатство и жизнь, что такое раскрепощенность и независимость. Тихое скольжение экономки за спиной. Вопросы, задаваемые вполголоса.
— Вам подать? Вам добавить? Сейчас, пожалуйста…
— Милая, — голос Доры Михайловны звучал вкрадчиво и добро, — теперь расскажи мне все. Без утайки. Мы ведь уже подружки?
— Да. — Леночка выдохнула ответ со всей искренностью человека, очарованного гостеприимством и атмосферой взаимного доверия.
— Как вы зовете физкультурника между собой?
— Кот Тишка.
Дора Михайловна поощряюще улыбнулась.
— Очень метко. Ты сказала, что встречаешься с ним часто. Как долго?
— Уже год.
— Тебе это очень нравится? Так? Леночка опустила глаза.
Дора Михайловна положила тяжелую ладонь на её руку.
— Чего ты испугалась? Хочешь, я скажу, что это мне тоже очень нравится. Но я — женщина…
— Я тоже.
— Не надо, милая. Ты ещё глупая девчонка, которая не знает, чего ей хочется.
Такое недоверие задело Леночку.
— Я знаю, чего мне хочется, — упрямо сказала она. — Можно я ещё выпью?
Дора Михайловна посмотрела на гостью насмешливо. Подумала со скрытым злорадством: «Нет, все же не школа, не литература, а улица и телевидение воспитывают сегодня людей, будят в них зависть, желания, жадность».