Генеральские игры
Шрифт:
– Ты разве пирожок с капустой? – спросил Хват.
Вместо того чтобы обидеться, она опустилась рядом. Соприкасаясь плечами, они некоторое время молчали, а потом Алиса, косясь на него сквозь просветы в прядях волос, призналась:
– Ты очень сильный, но мне тебя почему-то жаль.
Когда она провела рукой по его волосам, ему захотелось схватить ее за плечи, встряхнуть хорошенько и спросить: «Ты меня из жалости гладишь, как приблудного пса? Бросаешь мне кость? Но я не принимаю подачек. Никогда. Ни от кого. Даже от девушек, в присутствии которых на моих губах
Вслух же были произнесены совсем другие слова:
– Хочешь отблагодарить меня за спасение? Тогда ложись спать и избавь меня от своего присутствия.
Хват отвернулся. Его пальцы стиснули флягу с такой силой, что на ее алюминиевых боках остались вмятины.
– Глупо, – прошептала Алиса.
– Что именно? Глупо отказываться от дармового угощения? – Спина, обращенная к ней, окаменела. Словно Хват превратился в заколдованную статую, ожидающую, когда с нее снимут чары.
– Глупо вести себя так. – Алиса взяла его за плечо и осторожно потянула, вынуждая обернуться. – Ты ведь не мальчик, тебе давно за тридцать, если я не ошибаюсь.
– Мне тридцать пять лет, – сухо подтвердил Хват. – Ты это хотела узнать? Так знай. Мне скрывать нечего. Я не дама бальзаковского возраста, чтобы наводить тень на плетень.
– Конечно, ты не дама, – согласилась Алиса. – Ты мужчина в полном расцвете творческих и физических сил. – Ее взгляд сделался испытывающим. – Почтенный отец семейства.
– Семейство мое небольшое, – криво усмехнулся Хват. – Я да младшая сестра. Доходы у нас скромные, запросы тоже, к миру шоу-бизнеса никакого отношения не имеем.
– Ну и хорошо. Уж я-то знаю, что вся эта мишура, которая зовется шоу-бизнесом, не имеет ничего общего с настоящей жизнью. Блестит, сверкает, переливается всеми цветами радуги… – Алиса изобразила в воздухе нечто большое и объемное. – А на поверку это всего лишь мыльный пузырь, пшик. Лучше не знать, что кроется под этой яркой оболочкой. Там, внутри, сплошь гниль, грязь, мертвечина. Не лица – маскарадные маски. Не улыбки – оскалы.
– Так какого черта ты влезла в это болото? – не сдержался Хват. – Клубы, тусовки, сорванные башни, паскудные шашни… Выбирайся, пока не поздно. Бросай своего Сундукова, он ведь тебя ни в грош не ставит.
– Я думаю об этом с того самого времени, как меня занесло в Чечню, – призналась Алиса. – Допустим, я ушла от него, допустим. Что дальше? Кто я такая? Программистка, провинциалка, без деловой хватки, без нужных связей. Куда я такая? Обратно в Кострому?
– А тебе в Москве медом намазано? – Голос Хвата постепенно преисполнялся ярости. – Ты хоть понимаешь, в какую историю вляпалась, дура? Там, – взмах в темноту, – остались трупы чеченских боевиков и долгая память о девушке, исчезнувшей вместе с компьютером, в котором хранились секретные сведения. Это не шуточки. Тебе придется исчезнуть либо в буквальном смысле, либо в переносном.
Алиса упрямо тряхнула волосами:
– Лучше умереть, чем быть никем.
Хват промолчал. Когда слов слишком много, трудно подобрать нужные. Хочешь излить душу, а получается пустое словоблудие. Труха. Бессмысленное сотрясание воздуха.
Алиса, по-птичьи наблюдавшая за ним, хмыкнула:
– Ты ждал от меня каких-то других слов? Особенных? Признания в вечной любви? Не дождешься. Сейчас мы вместе, вот и все, что можно сказать наверняка. Зачем громоздить ложь там, где прекрасно можно обойтись без нее? Хочешь, раздень меня. Хочешь, я разденусь сама. Это будет честно. А врать мне не хочется, Миша. Не то настроение.
Вдруг стало слышно, как громко все это время звучал тысячеголосый хор цикад, который представлялся нескончаемой музыкой космоса. С преувеличенным вниманием разглядывая окрестности, залитые молочным лунным светом, Хват произнес:
– Я давно вышел из того возраста, когда бросаются на первую попавшуюся юбку. И в утешительных призах не нуждаюсь.
Алисе вдруг сделалось так тоскливо, словно эту ночь и все последующие тоже она обречена проводить одна, совсем одна. Во враждебном мире. Под чужим небом, на котором висит чужая, чудовищно далекая, бледная и холодная луна.
– Зато я нуждаюсь, – прошептала Алиса.
Она взяла его руку и положила на свою грудь, под майку. У зажмурившегося Хвата перехватило дыхание. Словно к ледышке прикоснулся.
– Зачем? – спросил он сквозь стиснутые зубы.
– Не знаю. Но ведь должно же что-то случиться, верно? Зачем жить, если ничего не происходит?
– Ты рассчитывашь на мое благородство? Думаешь, я не воспользуюсь твоим предложением?
– Надеюсь, что воспользуешься, – прошептала Алиса. – Еще как!
Она жалобно вскрикнула, когда обе его руки смяли ее грудь, делая это значительно настойчивей и грубее, чем это получалось у всех тех мужчин, которых Алиса знала прежде. И голос его был начисто лишен нежности, как и прикосновения.
– Холодная, – сказал Хват.
– Так отогрей.
– С тобой скорее сам замерзнешь к чертовой матери.
Он убрал руки и встал, глядя не на растерянную девушку, а на белый диск луны в серебрящемся небе. Надеялся, что там проступят какие-нибудь волшебные письмена?
– Вернись, – капризно потребовала Алиса, чувствуя себя маленькой девочкой, которой напомнили ее место. Девочка долго расхаживала в маминых туфлях на высоких каблуках, и взрослый мужчина был так мил, что подыгрывал ей, притворяясь очарованным, но внезапно наваждение закончилось, и сознавать это было больно. – Иди сюда, слышишь! – крикнула Алиса.
– Спи, – бросил он через плечо. – Ночь в июле только шесть часов, а утро вечера мудренее.
Хват прекрасно знал, что никакое утро не способно скрасить воспоминания о незадавшейся ночи, но предпочитал не задумываться об этом. Он предпочитал также не оглядываться на Алису. Потому что, если бы она догадалась позвать его еще раз, он вряд ли устоял бы перед искушением.
Хват с детства терпеть не мог тех, кто накидывается на дармовое угощение при первой возможности. Он привык покупать то, в чем нуждался. Привык завоевывать. Но только не брать то, что на самом деле ему не принадлежит.