Гений дзюдо
Шрифт:
– Понимаешь, Лева, – задумчиво сказал папа, – есть вещи, которые нужно принимать такими, как они есть. Без всяких яких.
Мы немного помолчали и стали есть.
– Что-то ты тоже не очень рад, – сказал я и положил в рот кусочек черного бородинского хлеба, предварительно посыпав его солью. – Мама в больнице, ты тут со мной мучаешься. Я бы вообще на твоем месте не стал заводить второго ребенка. Впрочем, это, конечно, твое личное дело.
Папа как-то странно хмыкнул и весело взглянул на
– Вот я посмотрю на тебя, когда ты сам станешь большой, – сказал он, притворно вздохнул и полез в холодильник за новой порцией сосисок. – Будешь еще?
– Не буду, – строго сказал я, хотя сосисок, честно говоря, очень хотелось.
– Ладно. А то я что-то проголодался.
Пока сосиски медленно варились в булькающей воде, папа по-прежнему как-то странно смотрел на меня.
– Да ладно тебе, папа! – недовольно сказал я. – Все нормально. Да, и вот еще что. Когда я буду большой, у меня, наверное, не будет ни жены, ни детей.
– Это почему? – как-то обиженно спросил папа.
– Ну не знаю, – пожал я плечами. – Обойдусь вообще как-нибудь.
– Не обойдешься, – сказал папа. – Никто без этого не может обойтись. Ни один человек в мире.
– А вот и неправда! – сказал я. – Зачем ты врешь?
Вся кухня наполнилась вкусным запахом вареных сосисок. А папа еще, как назло, полез в холодильник и достал из банки пару маринованных огурцов.
– Понимаешь, – сказал он, – бывает, конечно, по-разному. Но я бы хотел, чтобы у тебя все-таки были жена и дети. Ну хотя бы один такой вот симпатичный ребенок, вроде тебя.
– Пап! – сказал я. – Но ведь от детей одно мученье! Они все время болеют! Они все время куда-то там пропадают! Скажи честно, зачем вам, взрослым, вообще все это нужно?
– Знаешь что, Лева! – сказал папа, вылавливая сосиску из кастрюли. – Во-первых, я не могу ответить на все твои вопросы сразу. Для этого нужна не голова, а целая синагога. А во-вторых, я не могу, когда люди смотрят на меня вот такими голодными глазами. Возьми себе половину сосиски и один огурец.
Во второй раз мама лежала в больнице глубокой осенью. Уже начались заморозки. Грязные листья заледенели в лужах. Папа хлюпал носом. Он даже перестал смотреть телевизор. Мама лежала в больнице очень долго. Мне кажется, то ли два, то ли три месяца.
За это время я уже почти ко всему привык.
Я привык к постоянной мысли о том, что у меня скоро будет брат или сестра.
Я привык к тому, что тетя Маруся с первого этажа, которая когда-то была моей няней, приходит и варит нам борщ. Привык к тому, что папа сидит и грустно смотрит в одну точку.
К одному только я привыкнуть никак не мог – к полному отсутствию мамы!
«Скорей бы уж она рожала кого-нибудь, что ли», – тоскливо думал я.
Без мамы было не то чтобы скучно, а как-то пусто. Все лежало не на своих местах. Папа ходил с одинаково озабоченным выражением на лице и никогда не веселился. Довольно часто приезжала тетя Роза, как она говорила, «присмотреть за мной». Эти ее визиты, в отличие от прежних, мне совершенно не нравились. Вместо того чтобы посидеть, поговорить, как-то успокоить, тетя Роза деловито отправлялась на кухню и начинала греметь там кастрюльками.
– Чем же это вы тут питаетесь? – возмущенно говорила она. – Я этого совершенно не понимаю! Одними сосисками, что ли?
Затем тетя Роза начинала что-то готовить и уже напрочь забывала обо мне.
– Значит, так! – говорила она строго, выйдя из кухни. – Я вам там сварила гречневой каши с жареным луком на три дня. Вы ее обязательно съешьте! А то этими сосисками вы окончательно испортите себе желудки. А они у вас и так ни на что не годятся. Тебе все понятно?
– Тетя Роза! – говорил я. – Побудь со мной, пока папа не придет. Поможешь мне уроки поделать. А?
Тетя Роза жалобно смотрела на меня, но затем опять делала строгое лицо:
– Не могу я тут с тобой рассиживаться. Не маленький уже. Привыкай к самостоятельности, ты теперь не просто мальчик, а уже почти старший брат. Мне Таньку из музыкалки надо встречать. Не вздыхай, пожалуйста. Ну… ну все, пока!
Тетя Роза как-то судорожно накидывала плащ и судорожно захлопывала за собой входную дверь.
И я еще долго слушал и нюхал тишину, оставшуюся после нее. Тишина пахла гречневой кашей и духами. И женской одеждой.
И еще чем-то.
Кастрюлька с гречневой кашей лежала на диване, под подушкой, завернутая в старый мамин шарф и в газету.
Тетя Роза, наверное, надеялась, что так она простоит теплая аж до вечера, до папиного прихода. Но я с отвращением вынимал ее из-под подушки и выносил кастрюльку на кухню, ставил на плиту, как есть, прямо в газете.
Честно говоря, гречневую кашу я просто ненавидел.
Ну, может быть, не любил.
В общем, относился к ней достаточно равнодушно.
Потом я медленно шел в свою комнату, включал яркий электрический свет и садился за письменный стол лицом к окну.
Там, в окне, начинался вечер и ждали во дворе мои друзья. Но с какого-то момента я почти перестал выходить во двор. Выходить во двор, зная, что дома тебя никто не ждет, было почти физически невозможно.
Вечер проникал в комнату всякими нехорошими мыслями и дурными предчувствиями.
А вдруг с мамой там, в больнице, что-нибудь случится?
А вдруг папа придет совсем поздно?