Гений, или История любви
Шрифт:
— Консилиум! Немедленно в Кремлевку, она может не долететь до Берлина! — сухо и четко командовал отец.
После всех сделанных уколов, прививок, после месяца паники и воплей со стороны зарубежной родни Ингрид поклялась никогда больше не переступать черты русского леса.
— Почему они никого больше не кусают? — поражалась Ингрид. — Почему только меня.
— Это они за Сталинград мстят, — пожал плечами Готье. — Чуют вражескую кровь! У нас теперь клещи вместо партизан.
— Ты дурак! — разозлилась она.
Но с тех пор Готье с полным правом уходил в леса.
В этом составе плюс сама Ингрид, бьющая в бубны, шуршащая разнообразной перкуссией, они и записали первые версии нескольких песен. Это было бы трудно назвать альбомом, но Ингрид знала, что для движения вперед нужна порой всего одна песня. Так что она ждать не стала, начала раскручивать то, что имела. Она даже выпустила постматериалы — футболки, чашки и календарики с птицей, вылетающей из огня…
Готье не говорил ничего, не сопротивлялся и не возражал. Казалось, все пойдет гладко и сладко, без сюрпризов, как и любила Ингрид.
«Лунная радуга» — любимая песня Ингрид — с трудом, но прошла по формату на одну радиостанцию. Не сказать, что для этого не пришлось воспользоваться старыми и очень личными связями, которые возникли еще в период, когда Ингрид думала о собственной музыкальной карьере. Во всяком случае, песню согласились разместить. Презентацию назначили, и календарики уже пришли из печати, когда на одной из первых встреч с нужными людьми Готье вдруг сказал:
— Группа «Сайонара» играет этнорок, если вы хотите упростить все до определений. Лично я считаю, что мы создаем новый жанр.
— «Сайонара»? — переспросил ведущий, с недоумением глядя в пресс-релиз.
Ингрид покраснела.
— Группа «Феникс», — поправила она Готье.
Тот посмотрел на нее с непониманием и, покачав головой, повторил:
— «Сайонара». В переводе с японского — «Прощай».
Он был невозмутим. В тот раз, кажется впервые, Ингрид кричала и швырялась вещами. Выставить ее дурой прямо в прямом эфире? Это что, какая-то специальная злая шутка? Он что, не мог поделиться идеями раньше, когда она, к примеру, отдавала в производство все эти майки? Черт!
— «Сайонара»? Какая, к черту, «Сайонара» и почему? Ты что, хочешь сказать «Прощай» всем нашим слушателям, всем твоим слушателям, черт побери! Готье, ты свихнулся?
— Кто сказал, что я хоть когда-то был нормальным? — усмехнулся он и как ни в чем не бывало сказал: — Иня, нам нужен кто-то на дудочки.
— Кто-то на дудочки? Мне нужен валидол! — фыркала она.
Готье был невозможен. Совершенно невозможен. Но с тех пор, как образовалась группа, у Ингрид появилась хотя бы призрачная гарантия того, что он останется в ее жизни и никуда не уйдет. Хотя бы тут она ощущала подобие стабильности, хотя бы так могла потушить тот огонь, который ее пожирал, когда Готье не было рядом.
Она не была счастлива. Она была зависима от него, несвободна, будто он вошел в ее тело и стал ему необходим для жизни. Он стал частью ее системы координат. Но счастлива? Впрочем, самой себе она бы это вряд ли сказала, вряд ли призналась бы себе в таком. Она злилась на Готье, обижалась на него, все больше курила, просто чтобы его позлить. Ингрид хотела его получить — целиком и полностью. Хотела этого тем сильнее, чем меньше шансов у нее на это было.
— Знаешь, я не думаю, что способен на все это «долго и счастливо», — сказал он ей как-то, лежа в постели.
— О чем ты? — лениво потянулась Ингрид. Это был один из самых счастливых моментов ее жизни. — Ты хочешь сказать, что звезда рок-н-ролла должна умереть молодой?
— Я о том, как ты разложила мое барахло в своей квартире — бритва в стаканчике, футболки в шкафчике. Как будто мы живем вместе. Думаешь, если мои вещи здесь, и я тоже всегда буду сюда возвращаться?
— А почему нет? — улыбнулась она, хотя в области солнечного сплетения что-то сжалось в комок, и стало трудно дышать.
— Однажды я обязательно уйду. Говорю это, чтобы ты понимала, — сказал Готье и повернулся к ней лицом.
Он был спокоен. Ингрид прикрыла глаза, а Готье неторопливо провел ладонью по ее обнаженному плечу. Он не собирался кому бы то ни было принадлежать. Он не хотел никем владеть, он хотел уходить и приходить, как кот Степан с дачи подруги.
— Ты можешь уходить и приходить, когда тебе вздумается, — сказала Ингрид, усилием воли удерживая остатки сонной расслабленности в теле. — Я так же мало ценю обещания. Я хочу делать музыку и спать с тобой время от времени.
— Что ж… Музыка — это прекрасно. — Он откатился в сторону, вытянул руки наверх, уперся ими в стену и закрыл глаза. Через пару минут он уже спал.
Ингрид перепечатала календарики и переписала пресс-релиз. «Сайонара» — и бес с ней. Чем бы дитя ни тешилось. Потом она нашла дудочника, его Володя посоветовал. Дудочника звали Стасом, и он одинаково неплохо играл как на флейте, так и на жалейке.
Ну а теперь вот Соня, которая взялась не пойми откуда и практически завелась сама собой, как заводятся тараканы. Соня Ингрид не нравилась, но что с ней теперь делать — она не понимала. Готье продолжал периодически спрашивать, что с Элизой и почему это на наших дорогущих клавишах, способных творить чудеса, до сих пор сидит бездарный Сашка.
Первая реакция Ингрид была другой. После нескольких часов, что они с Соней провели вместе на кухне, Ингрид могла бы сказать, что эта девушка была приятная, хорошо воспитанная, тактичная, прекрасный собеседник (!!!), но ей и в голову не могло прийти, что это тихое создание окажется способна на такое. Юность Сони была столь вопиющей, что даже сама идея рассмотреть ее в качестве настоящего человека казалась противоестественной. Соня была слишком хрупкой, субтильной и выглядела вообще не на шестнадцать, а на четырнадцать. На ее лице не было косметики, она не умела громко и сексуально смеяться. Она еще была слишком маленькой, чтобы войти в их жизнь, в ее, Ингрид, жизнь.