Гений, или История любви
Шрифт:
— У нас ограниченный бюджет.
— Тогда давай не возьмем тебя, — вдруг предложил Готье. — Ты только звенишь тарелками — и все. Ты хоть отдаешь себе отчет, что мы должны играть вживую. Мы — не попса. Это просто дико — считать, что этномузыку можно делать под фанеру! Я просто не понимаю, чего ты делаешь, Ингрид?
— Мне не ехать? Мне?! — Ингрид расхохоталась, потом резко оборвала свой диковатый хохот. — Знаешь, тогда и никто не поедет. Какого черта я вообще с вами валандаюсь!
— Ты — с нами? Валандаешься? — Голос Готье становился все более стеклянным, все более ледяным. Он говорил спокойно, в то время как Ингрид почти кричала. — Тебе надо успокоиться. С тобой что-то происходит,
— Плевать мне на репетицию!
— Я это уже понял, Ингрид. Тогда уходи. — Готье сказал это совсем тихо, но услышали все.
Ингрид замерла и уставилась на него. Повисла пауза, во время которой все, даже Леший, отводили глаза.
— Что ты сказал?
— А ты не поняла? — мягко переспросил Готье. — Я не могу работать спокойно, когда ты так себя ведешь. Ты должна поехать, принять какой-нибудь массаж, сходить к своим друзьям-бизнесменам, пойти с ними в ресторан.
— Ты серьезно? — ахнула Ингрид.
— Серьезно.
— Я никуда не поеду!
— Тогда уеду я. Потому что мне здесь сегодня больше нечего делать, — добавил Готье.
Соня не сводила глаз с Ингрид, с ее побелевшего лица. Она понятия не имела, что происходит и почему Ингрид ведет себя так ужасно, так невозможно, почему она совершенно не может с собой справиться. Зачем она все время кричит, а теперь еще мечется по дому, хватает какую-то сумку, пачку сигарет со стола и бросается к дверям. Что может быть проще — остановиться и поговорить. Что заставляет Ингрид, красивую, уверенную в себе женщину, так себя вести.
— Ты уверен, что именно этого хочешь? — спросила Ингрид, уже стоя в дверях. В глазах ее была паника, чувствовалось, что она в ужасе, хоть Соня и не могла понять, почему из этой ситуации раздули такую проблему. Ну, поедет, ну, развеется. Потом вернется. Что такое сводит Ингрид с ума? Может, она действительно больна и ей нужны успокоительные и витамины? Бывает же такое!
Готье допил свой зеленый чай, посмотрел на Ингрид и кивнул, а потом прошел в студию и принялся наигрывать что-то на гитаре. Ингрид хлопнула дверью с такой силой, что от стены из-под потрескавшейся краски просыпалась штукатурка.
— Давайте поиграем, — сказал Леший и прошел к Готье. Вскоре и остальные присоединились к нему.
Соня играла и думала о том, что это — любовь?.. Если да, то это же какой-то кошмар. Или это персональная проблема Ингрид, какой-то бракованный ген или плохая наследственность. Какая-нибудь сумасшедшая немецкая бабушка…
Но если быть до конца честной, Соня не очень понимала, что думать. Единственное, что она понимала, что ей очень, очень жаль Ингрид. Она нравилась Соне, и ей бы не хотелось, чтобы Ингрид из-за нее страдала. Но что-то ей подсказывало, что и без нее этот дом раздирали скандалы и сцены. В любом случае, Соня была совершенно не готова покинуть этих людей только потому, что кто-то не умеет справляться с эмоциями. В конце концов, это — не ее проблемы.
Глава 6
Пса звали Борькой, но вообще-то полное его имя, со слов Готье, было Борис Николаевич. Кто его знает, чем он во младенчестве напоминал Готье бывшого лихого и веселого российского президента. Готье говорил, что у Борьки такое же выражение лица. То есть морды, конечно.
Борис Николаевич против своего имени не возражал никоим образом, лишь бы его продолжали кормить. Зовите, как хотите, только передайте, пожалуйста, остатки сыра. Да-да, вот те. Вы сами хотите? Какая незадача!
— Это не пес, это какая-то бездонная бочка! — возмущалась Ингрид, в очередной раз обнаруживая, что Борька слопал колбасу, оставленную
— Не надо гнать на пса. Зачем ему пластмасса? — смеялся в бороду Леший. — Ну, ушастый, зачем? Иня, посмотри на эти глаза? Разве эти глаза могут врать?
— Эти глаза могут только клянчить. — Ингрид бросила взгляд на Борьку. Он сидел неподвижно напротив жующего Лешего и медитировал. Его большие собачьи глаза были прикованы к медленно двигающимся челюстям, и даже мордой он двигал в ту сторону, куда Леший направлял взгляд.
— Нет, ну невозможно есть, когда он так смотрит! Рыжий, ты невыносим. Пошел вон! — шутливо возмутился Леший, однако Борис даже и бровью не повел — знал прекрасно, что Леший не Ингрид, ругается не всерьез. Наоборот, пес привстал и принялся елозить на толстой попе, помахивая хвостом. Тарелка Лешего пустела, и Борис нервничал.
— Не вздумай его кормить, — сурово предупредила Ингрид.
— А как мне от него отделаться? Когда он так смотрит, я давлюсь и чувствую себя мерзавцем последним, — оправдываясь, сказал Леший, бросая кусок сосиски на пол. Пес словил его почти что в полете и тут же принял первоначальное положение, словно бы ничего и не было. Никакой сосиски.
— Видишь? — Ингрид победно указала пальцем на собаку.
— Борис Николаевич, ну ты и хам. Ты мне поесть-то дашь? — вздохнул обессиленно Леший.
— А не надо заливать пожар бензином, — фыркнула Ингрид, схватила Бориса за ошейник в виде фенечек и выставила в прихожую. Пес тут же принялся подвывать и скрестись в закрытую дверь. Тогда Соня встала со своего места и вышла за псом. Пес ей нравился, несмотря на то что его явно интересовала только еда и любил он тех, кто кормил его чаще и вкуснее. Кроме Ингрид, которая хоть и кормила его регулярно, но делала это с таким нескрываемым раздражением, что Борис Николаевич ее опасался. Соню он одобрял, хоть она его и не кормила, зато чесала за ухом, что по степени пользы шло сразу за едой. Но больше всего он любил, конечно, Готье. Тот приходил без еды, мог часами не обращать на собаку никакого внимания, но Борис следовал за ним неотступно, норовил запарковаться где-то поближе к его ногам, отчего Готье частенько спотыкался о пса и ругался. Ничто не могло поколебать чувств Бориса Николаевича. Так же как и чувств Ингрид, которые полыхали пожаром независимо от того, раздувал этот огонь сам Готье или пытался потушить.
Практически все лето Соня провела в группе, а точнее, в квартире, принадлежащей Ингрид, если не считать короткой, но памятной поездки в Пермь. Ингрид смирилась с наличием Сони так же, как в свое время смирилась с Борисом. Она тоже возмущалась, когда его привел Готье, тоже пыталась что-то сделать, даже изобразила аллергию на собачью шерсть. Не помогло. А уж на Соню аллергию изображать было бы вообще смешно.
Первые недели Ингрид старалась Соню игнорировать, тем более что это было совершенно несложно. Соня не требовала к себе никакого внимания, она, что называется, сидела и не отсвечивала. Звали есть — шла и ела. Говорили помыть посуду — спокойно и без жалоб мыла. Говорили, что и как играть, — играла. И все это в полнейшем молчании. Очень скоро Ингрид перестала волноваться. Как можно ревновать к пустоте? Да они с Готье за все это время и пары слов не сказали. Он, кажется, воспринимает Соню-Элизу как некое безмолвное приложение к синтезатору — вполне нормально функционирующее, качественное приложение. Он никогда не пытался разговаривать с ней, если не считать каких-то пустых, размытых фраз без смысла про ее молчание. Кажется, именно молчание произвело на Готье большее впечатление, чем все остальное.