Геннадий Зюганов
Шрифт:
…Работа на пасеке даже от взрослого мужчины немалых сил требует — попробуй поворочай ульи да потаскай полные рамки к медогонке, которую нужно всегда поодаль ставить, чтобы пчелы не учуяли. На каждую семью — магазин поставь, магазин сними. В общем, забот, которые легли на плечи Геннадия, хватало. Но зато и удовольствие от общения с пчелами получал он немалое. Изучив их повадки и привычки, боязни не испытывал. Главное, соблюдай основное правило: тело твое должно быть чистым и источать только природные запахи. Обычно натирал рабочий халат прополисом, а руки — мелиссой. После этого пчелы по тебе ползают словно по родному. Ну и, конечно, постепенно научился чувствовать настроение пчел. Особенно важно предупредить потерю пчел, вовремя предугадать роение, которое происходит, как правило, в плохую погоду, когда чаще всего и появляются в ульях молодые матки и семья начинает
Геннадий у отца — не просто помощник. С раннего возраста пришлось ему выполнять большинство всех хозяйственных работ, так как Андрей Михайлович вернулся с войны инвалидом. В тяжелых боях за Севастополь, где он командовал артиллерийским расчетом, ему раздробило осколками ногу. Вывезли его из осажденного города в тяжелом состоянии — потерял много крови — на одном из последних катеров. Врачи боролись за его жизнь, когда в середине июля 1942 года в газете «Красный флот» была опубликована «Черноморская легенда» военного корреспондента Леонида Соловьева, вдохновившая композитора Бориса Мокроусова и поэта Александра Жарова на создание одной из самых любимых песен участников Великой Отечественной войны, всех тех, кто пережил военное лихолетье:
Холодные волны вздымает лавиной Широкое Черное море. Последний матрос Севастополь покинул, Уходит он, с волнами споря…Эту песню Андрей Михайлович пронес в своей душе через всю жизнь. Ведь сам чудом уцелел в последнем бою за Крым, чудом выжил после ранения. В госпиталях пролежал больше года — сначала в Сочи, потом в Тбилиси, Ереване, Баку, Ашхабаде. Сколько перенес операций, со счету сбился, но только ногу ампутировать не дал. Даже когда умирал. Обессилевший, до предела напичканный лекарствами организм все отторгал и отказывался бороться. О Закавказье, о местных людях сохранил самые теплые воспоминания — они помогли ему с того света выкарабкаться. Когда положение стало критическим, военврач Богораз предложил попробовать последнее средство: выпивать в день по стакану хорошего красного вина — нужно было дать какой-то толчок затухающей жизни. На здешних рынках пачку сигарет, которые выдавались всем раненым, можно было обменять на две бутылки кагора или кахетинского. Помогло: отошел, стал поправляться. Вот только нога после бесчисленных операций превратилась фактически в культю. Позднее Андрей Михайлович надевал специально изготовленный высокий кожаный ботинок и ходил, опираясь на палочку.
Село Мымрино Знаменского района — отдаленный угол Орловщины. По соседству — Калужская область, рукой подать и до глухих Брянских лесов. Вернулся Андрей Михайлович в родные края в августе 1943 года, буквально через три дня после освобождения Орла. На город было страшно смотреть — обезлюдел, сплошные руины. Выяснилось, что и Мымрино война не пощадила: всего несколько домов сохранилось. Село оказалось в районе северной оконечности Орловско-Курской дуги, поэтому бои здесь шли особенно ожесточенные. К счастью, уцелела школа, в которой вместе с женой Марфой Петровной учительствовали до войны. Не пострадал и старый поповский дом, в котором им еще в мирное время выделили одну из четырех комнат и который, с тех пор как в нем начали размещать учителей, звался учительским.
26 июня 1944 года здесь у них и родился сын Геннадий. Спустя несколько лет, когда удалось наладить хозяйство и скопить немного денег, купили дом у соседей — Сёминых. Дом был довольно старый и устроен таким образом, что под одной крышей располагались по сути дела два отдельных домика, соединенные общими сенями. Одна половина обветшала настолько, что была уже совсем непригодна для жилья, и в ней держали теленка. В жилой горнице стояла печь, которая разгораживала комнату на две части. На печке были сооружены огромные полати — любимое место сына с друзьями. Там у них был свой особый мир, там они спасались зимой от холода, читали, рассказывали друг другу невероятные истории, в которых не обходилось без колдунов и леших.
Первые воспоминания детства: везде следы войны. Вокруг села — остовы подбитых танков. Окрестные леса и овраги буквально нашпигованы смертоносным металлом, на каждом шагу — неразорвавшиеся артиллерийские снаряды, мины, гранаты. Повсюду на Орловщине их было столько, что многие поля не решались распахивать даже спустя двадцать и более лет после войны — земля долго таила в себе смертельную угрозу. Мымринские мальчишки собирали оружие и, укрывшись от посторонних глаз, сравнивали боевые достоинства своих находок. У каждого уважающего себя подростка — свой тайник. Мужик с оружием — солдат, воин, защитник. Генку Зюганова — хоть сейчас в строй: одет в настоящую гимнастерку (тетка, служившая на фронте медсестрой, подарила), подпоясан отцовским солдатским ремнем, причем ладно все сидит — в плечах мальчишка рано раздался.
К счастью, серьезные происшествия обошли местную ребятню стороной, хотя вокруг, то здесь, то там, война еще долго напоминала о себе несчастными случаями. Для кого-то такие забавы сегодня покажутся ужасными, но тогда они воспринимались вполне естественно. Нельзя, конечно, сказать, чтобы подобные увлечения поощрялись взрослыми, наоборот, если до родительских ушей доходили слухи о небезопасных занятиях своих чад, расплата следовала незамедлительно — в любых сенях вожжи всегда наготове. Но так уж устроено воспитание на селе: свобода ребенка практически не ограничивается, поскольку обычные запреты пользы не приносят. Здесь своя шкала проступков. Скажем, безобидное озорство нередко прощается, но вот если, заигравшись с друзьями, забудешь скотине корм дать или огород полить, разговор будет особый. Поэтому с ранних лет, совершенно без всяких нравоучений труд для ребенка становился мерилом личной ответственности перед семьей и окружающими, формировал у него естественное чувство дозволенного, необходимого в жизни самоограничения.
Кроме того, исподволь впитывались в сознание каждого вековые устои сельской жизни, нравственные нормы, выработанные общинными обычаями русской деревни. Редко кто преступал издавна сохранившиеся на селе неписаные своды законов и правил (то, что в науке называется обычным правом),которые удерживали от дурных поступков лучше любого уголовного кодекса. Тяжкий грех — покуситься на соседское добро, да такое и в голову никому не приходило. В большинстве русских деревень в пятидесятые, да еще и в шестидесятые годы наружные замки заменялись обыкновенными палочками. В Мымрине своя традиция: в качестве запоров использовались веники — издалека видно, что хозяев нет в доме.
В послевоенные годы на весь район насчитывалось всего семь участковых, а обстановка была несравнимо спокойнее. Сейчас же Знаменский ОВД вынужден держать десятки милиционеров, и те с преступностью не справляются. За восемнадцать лет, которые Геннадий Зюганов прожил в Мымрине, ни одного тяжкого преступления не случилось ни в его селе, ни по соседству. Самое «громкое» криминальное событие, о котором помнит, — растрата в сельском магазине, да и то, говорят, произошла она потому, что слишком много продавец в долг отпускал. Надо сказать, что и стражи порядка работали тогда не за страх, а за совесть. Местный участковый Рожнов сам всех окрестных жителей наперечет знал, и они к нему с большим почтением относились. Участковый — власть! Но только власть уважают тогда, когда она ведет себя достойно. А участкового попрекнуть было нечем — и совесть чистая, и голова светлая. Мог он любого буяна словом утихомирить, а главное, вовремя предупредить и внятно вразумить зарвавшегося мужика.
Впрочем, хоть власть на селе и уважали, но никогда перед ней не заискивали, тем более не раболепствовали. Вскоре после войны произошел такой показательный случай. Возглавлял тогда колхоз председатель, выбранный из своих, местных, — Поликанов. В ту нелегкую пору не все шло гладко, рук в хозяйстве не хватало: только из Мымрина и его окрестностей ушли на фронт более ста мужиков, а вернулось всего с десяток, да и те по большей части покалеченные. Бабье царство, сплошь одни вдовы. Лошадей не хватало — на коровах пахали. Всё на себе вынесли, смогли пережить и неурожайный 1947 год, когда всё пожгла страшная засуха, и последний кусок хлеба только для детей берегли… Как водится в таких случаях, решило районное и областное начальство «укрепить» руководство колхоза и на очередные выборы представило своего кандидата. Не лишним будет заметить, что среди приехавших на собрание был и представитель всесильного ведомства Берии. Однако колхозники дали им от ворот поворот, твердо выступили: дайте еще хотя бы год Поликанову поработать, не получится — изберем вашего. Крепкий был народ!