Геноцид
Шрифт:
Двоих раненых Отциваннур велел перенести в отдельную надстройку. Он боялся, что эти двое не доживут до рассвета. Первый получил крепкий удар дубинкой по голове. Вместо левой части лица у него было сплошное кровавое месиво. Человек, имени которого никто из находившихся поблизости не знал, почти не приходил в сознание. Очнувшись же, он начинал орать так, что у Отциваннура кровь стыла в жилах. У второго был распорот живот, от пупка до грудины. Чудо еще, что он не потерял все внутренности. Отциваннур не знал, чем ему помочь. Он приставил к раненому женщину и велел давать ему настойку зап-запа, которая, по счастью, имелась у Виираппана в достаточном количестве.
Раф с Феггаттурисом не спали уже вторую ночь. Но, как ни странно, ни один из них не чувствовал сильной усталости – должно быть, сказывалось нервное напряжение. С факелами в руках они раз за разом обходили связку плотов по периметру, чтобы не прозевать плоскоглазых, если те вдруг решат напасть в темноте.
Сделав очередной обход, они присели на Рафовом вспомогательном плоту. Факелы они вставили меж створок клетей, чем вызвали бурное недовольство обитавших в них птиц.
Феггаттурис достал из-за пазухи завернутые в листья два больших куска сушеной рыбы и протянул один Рафу.
– Донник. Сам сушил. Я ее обычно вначале как следует солю и слегка подвяливаю на дымке.
– Верно, – одобрительно кивнул Раф. – Так она вкуснее получается.
– Как ты думаешь, – спросил Феггаттурис, посасывая твердое, как дерево, терпкое и чуть солоноватое на вкус рыбье мясо, – что сейчас происходит на острове?
– Старик говорит, об острове следует забыть, – ответил Раф.
– Так говорит старик, – Феггаттурис наклонил голову, как будто глубоко задумался. – А что ты об этом думаешь?
– Об острове следует забыть.
– Почему?
– Потому что мы, скорее всего, уже никогда не узнаем о том, что там произошло.
Раф был прав. Никто никогда не узнал о том, что произошло этой ночью на Квадратном острове. Из тех, кто остался на острове, выжил только один человек. Его нашли на седьмой день плотогоны, отправившиеся посмотреть, что осталось от острова. Он лежал на спине на сорванной с петель двери. Руки и ноги его полоскались в воде. Он был в сознании, но не сразу понял, что вокруг него снова люди. Звали его Горреммин. Но на имя он не откликался. Порой людям казалось, что Горреммин вообще не понимает, что ему говорят. Хотя временами он выглядел вполне вменяемым. Вот только говорить не мог. Ни слова не мог произнести. Совсем потерял дар речи после той, последней для Квадратного острова, ночи.
Если бы Горреммин мог говорить, рассказал бы он следующее.
Как только последний плот отчалил от острова, в душах многих оставшихся заговорило сомнение. Правильно ли я поступил, что остался? Быть может, следовало уплыть с остальными? Что здесь теперь ловить, когда вместо острова осталось несколько плотов, наскоро, кое-как связанных друг с другом веревками?.. А что если, и правда, ночью снова нагрянут плоскоглазые?..
– Плоскоглазые не вернутся, – твердил людям Упаннишшур. – Они хотели отомстить, и они отомстили. К чему продолжать эту бессмысленную бойню?.. Все! Все теперь будет, как прежде!.. Я сам хоть завтра снаряжу плот и отправлюсь в Тихую заводь за углем!..
Но, несмотря на показной оптимизм Упаннишшура, люди вовсе не чувствовали себя в безопасности. Скорее даже наоборот. Они смотрели на море так, как никогда прежде. Потому что прежде никто и никогда не воспринимал Мелководье, как источник опасности, как место, откуда приходит беда. Глубина – это другое дело. Плоты, заплывшие на Глубину, случалось, что и не возвращались. Но на Мелководье все было иначе. Здесь даже шторм был не страшен. И морские чудовища не водились. До тех пор, пока в чудовищ не превратились прежние, пускай не добрые, но очень спокойные, привычные, как рябь на воде, соседи.
Солнце медленно опускалось в море. С каждой минутой становилось темнее. А люди все стояли и ждали. Каждый при этом думал о своем. И чего они все вместе ждали, никто не знал.
Упаннишшуру в эти последние минуты перед концом пришло в голову, что в свое время нужно было бы придумать для Мелководья бога. И как следует обыграть эту идею. Если бы у него сейчас был под рукой свой, пуская маленький, неказистый и не очень-то влиятельный божок, он бы легко смог объяснить людям все. Абсолютно все! Что происходит, почему им приходится страдать и когда закончатся эти страдания. А так, без авторитетной поддержки бога, к его речам не очень-то и прислушивались.
Упаннишшуру было обидно. Что бы там ни думали о нем другие, болтуны и бездельники, вроде Виираппана и примкнувшего к нему альбиноса, говорил Упаннишшур пусть и не от чистого сердца, но с единственным желанием – помочь людям. Желание в самом деле было единственное. Вот только имелась под ним тоненькая личностная прослойка – Упаннишшуру очень, ну просто очень-очень хотелось, чтобы его любили и уважали. И относились бы к его словам с тем вниманием, какового они, несомненно, заслуживали.
– Где твоя жена, Упаннишшур? – поинтересовался кто-то из островитян.
Упаннишшур как раз говорил о том, что новый день принесет радость тому, кто ждет его с надеждой и упованьем… И тут его перебили. Услышав вопрос, Упаннишшур забыл, на что именно должен уповать ждущий завтрашний день человек, и речь осталась незаконченной.
– Почему тебя это интересует? – спросил Упаннишшур у островитянина.
– Ее нет среди нас.
Островитянин, мужчина лет сорока пяти с наголо выбритой головой, развел руками, указывая на всех собравшихся.
– И что дальше? – недовольно поджал губы Упаннишшур.
– Мы все собрались вместе, а твоей жены нет, – островитянин повторил свой жест. – Где она?
– Должно быть, сидит в надстройке, – Упаннишшур нервно махнул рукой в сторону своего плота. – Ты же знаешь мою жену…
– Знаю, поэтому и спрашиваю: где твоя жена, Упаннишшур?
– Разве я сторож жене своей?! – недовольно дернул плечом Упаннишшур.
– Так, значит, она уплыла, – сделал вывод лысый островитянин. И, посмотрев на собравшихся, добавил: – Покинула остров!
Как будто без того не было ясно, о чем идет речь.