Геносказка
Шрифт:
— Она бесстрастна, как и всякий ученый, ваше высочество. Но уверяю вас, в глубине души она — такой же живой человек, как и мы. Просто она…
— Немного выше прочих, да? — Принцесса с натугой захлопнула крышку панели, но помощи Гензеля не попросила. — Вот это меня всегда и пугало в придворных геномагах. Они вроде бы и люди, но иной раз взглянешь, и такое чувство, что люди они только снаружи. Что это какая-то ужасная и сложнейшая мутация, из-за которой все человеческое внутри отмирает, перерождается во что-то новое… Ох, извините меня, пожалуйста. Я ничуть не
— Пустое, — махнул рукой Гензель. — К тому же обидеть ее не проще, чем смутить неприличной историей тяжелый осадный танк…
— Это к лучшему, — улыбнулась принцесса. — Спасибо, что развлекли меня разговором, сударь Гензель. А теперь, если вы не против, мы отправимся дальше. Третий контур реактора сегодня что-то капризничает, нам с ребятами надо осмотреть еще несколько терминалов… Обычная королевская рутина. Снедл! Бидл! Ниренберг! За мной, ребятки!
Цверги встряхнулись и послушно пошли вслед за принцессой. Ни дать ни взять процессия королевских пажей. Гензель разглядывал их до тех пор, пока вся свита не углубилась в один из технических туннелей.
С ума сойти можно с этим зверьем! Отчего оно вдруг так возлюбило девчонку? Это не в натуре цвергов. Цверги не делают различий между королями и мулами, для них все люди на одно лицо. Они не испытывают ни признательности, ни симпатии, один лишь извечный голод. Так отчего же цверги позволили помыкать собой девчонке, вторгшейся в их логово? Интересная загадка. Пожалуй, лучше приберечь ее для геноведьмы.
Но геноведьма не была расположена к разгадыванию загадок. Она лежала на постели, не посчитав нужным снять ни дублет, ни ботфорты, и молча ела из консервной банки стандартный армейский рацион. Еще две или три банки валялись на полу отсека — иногда задумавшиеся геноведьмы начисто забывают о существовании мусорников. Особенно если торчат двое суток безвылазно в лаборатории. Под глазами у Гретель свежей синевой налились круги — верное свидетельство того, что сном она себя в последнее время не утруждала. В общем, все как обычно.
— Цверги?.. — пробормотала она с полным ртом.
У Гензеля было такое ощущение, что его выслушали одним ухом. Сейчас он не был братом, всего лишь назойливым внешним раздражителем, который чего-то требует. И если он будет достаточно назойлив, чтоб причинить серьезное беспокойство, разум Гретель вынырнет из того мира, в котором проводит большую часть времени, и уделит ему полминуты.
— Они ходят за ней, как дрессированные пудели. Честное слово! Никогда бы не подумал, что эти чертовы зверюги способны проявлять такую нежность. Что думаешь?
В ответ он получил пожатие плечами, такое же равнодушное, как и взгляд.
— Никто не знает, о чем думают цверги. Те, кто их вывел, давно мертвы.
— Вопрос — отчего они так благосклонно относятся к пришлой девчонке? — нетерпеливо спросил Гензель. — Они же искусственно выведенные генетические аппараты, верно? Может, своего рода материнский инстинкт?
— У цвергов нет материнского инстинкта, — неразборчиво пробормотала Гретель, равномерно жуя. — У них не бывает потомства, ведь цверги стерильны. У них почти нет инстинктов. Зачаточные, примитивные… Инстинкт самосохранения, например. Но не материнства.
Кажется, она собиралась заснуть, даже не снимая обуви. Гензель мысленно вздохнул. Стаскивать со спящей Гретель тяжелые ботфорты было чертовски неудобно, но иногда ему приходилось этим заниматься. Однако сейчас ему нужна была бодрствующая геноведьма, а не сладко сопящая.
— Погоди, не засыпай. Мне надо еще две минуты твоего времени. Последние дни ты или спишь, или пропадаешь в лаборатории.
— Здесь хорошая лаборатория. — Гретель уронила пустую консервную банку на пол и удовлетворенно растянулась на кровати. — Немного устаревшая, но…
— Ты помнишь, почему мы здесь?
Гретель сыто икнула. Гензелю подумалось, что сейчас ей, наверно, как никогда трудно стыковаться с реальным миром. Она нашла то, что для любой геноведьмы представляет несоизмеримо большую важность, чем пища, вода или даже воздух. Она нашла знания. Несомненно, старая крепость хранила в себе несметное количество данных, относящихся к старым эпохам. И Гретель не успокоится, пока не выметет их все подчистую.
— Яблоки. Помнишь? И уговор.
— Кажется, ты проводишь с ней больше времени.
— Ну и что? — вскинулся Гензель. — Сделать выбор нам придется вместе. Я не стану решать один.
— Я и не настаиваю. Но, может, за это время ты узнал что-то, что станет обоснованием нашего выбора?
— Нет. — Гензель поднял консервную банку и отправил в мусорник. — Я не узнал ровным счетом ничего. В уравнении под названием «Бланко», как и прежде, больше пробелов, чем цифр. Мы не знаем содержания ее генокарты. Мы не знаем, отчего она бежала из дворца. Мы не знаем…
— Бежала? — Гретель с ловкостью прирожденной геноведьмы выхватила единственное важное слово из его сумбурной тирады. Значит, все-таки…
Гензель вздохнул. Эту тему он собирался оставить на потом, для более удачного случая.
— Помнишь, что она сама рассказывала? Цвергов она встретила лишь в горах. Они не похищали ее из дворца. И никто, но всей видимости, не похищал.
— Значит, сбежала сама?
— Еще один пробел в этой странной истории. Отчего обычно сбегают из дворцов одиннадцатилетние принцессы?
— Не знаю, — сонно пробормотала Гретель. — Никогда не была одиннадцатилетней принцессой. Почему бы тебе самому не спросить ее? Кажется, вы в последнее время много времени проводите вместе?..
Гензель принял бы это за намек, если бы ему доподлинно не было известно, что геноведьмы не понимают сути намеков.
— Не хочу спугнуть ее, — неохотно сказал он, теребя подбородок. — Не самый простой, знаешь ли, вопрос. Пока мы для нее всего лишь заблудившиеся путники. Случайные собеседники, подкинутые судьбой. Если она узнает, что в ее истории мы принимаем самое деятельное участие, да еще и в интересах трех посторонних нанимателей…
— Боишься лишиться расположения принцессы, братец?